–  Ну, а этот урок за границу, о котором хлопотал для тебя Шацкий? спросил Карташев.

–  Понимаешь, опять сегодня приходил швейцар: просил прийти... ну, а как? Вот я хотел поговорить с тобой... понимаешь, хоть бы на время, только сходить...

–  Да, необходимо... надевай мое платье, - я ведь все равно никуда не пойду... Разве вот не спал ты?

–  Это ничего... Разве пойти в самом деле?

–  Иди, непременно иди... Может, задаток дадут.

–  Пожалуй, пойду я... Или уж Ваську подождать? До завтра, все равно уж...

–  Нет, нет! сейчас надо... Завтра уж могут другого взять.

Ларио совсем было оделся и опять нерешительно проговорил:

–  Неловко, знаешь...

–  Что ж, Петя, с голоду же иначе сдохнешь...

Ларио вскипел и с отчаянья только рукой махнул.

–  То есть черт знает как не люблю я шляться так, вот к этаким... Была у меня квартирка; как-никак голубя поймаешь, и черт с вами со всеми...

–  Лишь бы дело выгорело! - выпроваживал его оставшийся, в свою очередь, в нижнем белье Карташев, - а там опять заведем и голубей и коляску...

Ларио ушел, а Карташев остался с Шацким.

Шацкий чаще вскрикивал, громче говорил что-то и становился беспокойным. Карташев позвал горничную, горничная привела хозяйку, и они втроем стали совещаться, что может быть у Шацкого. Бледная, изнуренная хозяйка, с преждевременно старческим лицом, растерянно смотрела своими добрыми голубыми глазами на Шацкого и говорила осторожно, точно пугаясь собственных слов:

–  На рожу похоже... если мелом прикладывать... да сахарной бумаги... Она вздохнула, сделала страшные глаза и кончила: - А все лучше доктора...

–  За доктором я послал... А хуже не будет, если мы начнем прикладывать наши средства?

–  Не знаю... не с чего бы... еще красной фланели вот прикладывают...

Карташев, лежавший под одеялом, чтобы прикрыть свою наготу, приподнялся:

–  Так давайте будем делать, что можно...

Нашли мел, бумагу, красную фланель. Карташеву пришлось оставить кровать, и он, извинившись за костюм, встал. Хозяйка на его извиненья только махнула рукой: все перевидала она на своем веку, и ей даже не интересно было, как это вышло так, что Карташев тоже очутился в одном белье. Очевидно, так надо, или такова уж эта комната, что все остаются в одном нижнем белье.

Прошло еще два часа. Обвязанный Шацкий заметался сильнее, все порывался встать, чтобы куда-то идти. Карташев постоянно укладывал его и, наконец, поместившись с ним рядом, осторожно обхватил его и слегка придерживал. Шацкий успокоился и лежал опять неподвижно.

Наступила майская белая ночь. Карташев лежал рядом с Шацким и думал, что хорошо бы, если б зажгли лампу; думал, куда мог деваться Ларио; думал, не умер ли уж Шацкий, как вдруг раздался резкий звонок, и громкий чужой голос спросил:

–  Здесь больной студент?

"Слава богу! - подумал Карташев, вставая и зажигая лампу, - хоть вечером приехал: подумает, что я уже разделся".

Вошел молодой брюнет с черными густыми волосами, более длинными, чем обыкновенно носят; бросил свое пальто и шляпу; вытянул манжеты и, широко разведя руками, точно его что-то давило, обратился к смущенно поднявшемуся к нему навстречу Карташеву:

–  Вы больной?

–  Нет, вот на кровати больной...

–  А-га...

Шацкий вдруг заметался и громко закричал:

–  Капитанишка!

Карташев не удержался от улыбки.

–  Это кого он? - мимоходом бросил ему доктор, снимая бумагу и фланель с Шацкого.

–  Тут один был...

–  Вы тоже студент?

–  Да... то есть я был на юридическом, но срезался...

–  Вы бы в доктора...

–  У меня не лежит душа: вечно с больной стороной людей возиться...

–  Да, это конечно... Кто ж это надоумил вас опутать всей этой дрянью больного?

Карташев рассказал.

–  А что, не надо было?

–  Да ничего... Дайте-ка сюда лампу...

Доктор молча осмотрел лицо и голову Шацкого, поставил термометр, выслушав пульс, сердце, и, глядя на часы, сидел и ждал, придерживая руку Шацкого.

–  Рожа, - наконец категорически заявил он.

–  Это опасно, доктор?

–  Н-да... у вас нет царапин? Надо немного... беречься... заразительно.

Карташев стал осматривать себя: нашлась царапина на руке, какая-то ссадина на лбу. Он показал и с тревогой посмотрел на доктора. Доктор сделал гримасу.