— Да, я расстроена, Макс, — ответила она брату. — Очень расстроена. Я что, не человек, что ли?

Последние двадцать минут перед их уходом Ундина провалялась в кровати. Внизу еще царило оживление — голоса, шаги, хлопанье открывающихся и закрывающихся дверей, — но ее прощание уже закончилось. Это было очень похоже на Ундину. Единожды приняв решение, она была не склонна оглядываться назад, и домашние знали ее достаточно хорошо, чтобы уважать ее выбор. До сих пор ей нравилось оставаться наедине со своими мыслями — они казались пробуждением ото сна. Образы возникали, словно картинки, выполненные по цифрам в книжке-раскраске. Кусочек здесь, кусочек там. Потом складывалось целое изображение, и Ундина принимала решение. Но пока этот миг не наступал, все было лишь игрой формы и цвета.

Ральф и Триш больше не поднимутся наверх. Когда Ундина услышала скрежет гаражной двери и взятый напрокат грузовик задом выполз на тихую утреннюю Северо-Восточную Скайлер-стрит, она приподнялась и выглянула в окно, чтобы поглядеть, как уезжают родители. Прочирикала какая-то птичка. Накрапывал дождь. Ундина снова легла, чувствуя странное спокойствие. Была суббота, начало июня. Занятия в школе закончились на прошлой неделе, и Ундина еще не знала, чем бы ей заняться.

Она достала сотовый и по памяти набрала номер.

— Привет, — сказала она через несколько секунд. — Да, они только что уехали.

Человек на том конце телефона что-то сказал, и Ундина вздохнула.

— Не знаю, грустно.

Она перенесла телефон к другому уху и облокотилась на подоконник.

— Да, наверное, это именно то, что нужно. Хотя сегодня? Так сразу?

Она кивнула.

— Хорошо. Позвони мне в пять. Решим, что делать дальше.

Она устремила взгляд к потолку с бабочками и стала наблюдать за тем, как складываются фрагменты картинки.

Джейкоб Клоуз не был жестоким человеком, но вид восемнадцатилетнего панка со шлангом для мытья посуды в руках выводил его из себя. Работал он слишком медленно — поливал тарелку, еле шевелясь и, вероятно, ничего не видя из-под густых черных волос, падавших на глаза. Если Джейкоба не было на кухне, парень курил, и после этого в помещении пахло табаком. Когда-то Джейкоб и сам так делал и теперь не наказывал работников за подобные мелочи, но этот парень бесил его до дрожи в коленях.

А имя у него просто зашибись — Никс. [4] Кого, черт подери, могли так назвать?

— Никс! — завопил Джейкоб, перекрывая гул посудомоечного агрегата.

Мальчишка притворился, что не слышит.

— Никс Сент-Мишель!

Никс поднял глаза, потом снова опустил. Панк, что с него взять? Полуприкрыв глаза, будто засыпая на ходу, в одной руке он держал шланг, едва не роняя, а в другой керамическую тарелку — можно подумать, она такая тяжелая, словно сделана из плутония. Джейкобу не нравилось, как работал этот парень.

— Она чистая, Никс. Тарелка уже чистая.

Никакой реакции.

Поначалу Никсу случалось опаздывать. Теперь он приходил вовремя, но работал так медленно, что бокалов постоянно не хватало и приходилось доливать напитки в ту же посуду. Джейкоба такое положение не устраивало. Это вам не чертова «Фрай-дейс», [5] ради всего святого. Пиццерия «Джейкобс» — старейшая в когда-то богемном, а ныне реконструируемом северо-западном районе Портленда, в которой готовили пиццу по-ньюйоркски.

— Я что, сам с собой разговариваю? — гаркнул Джейкоб, перекрывая шум посудомоечной машины. — Мне кажется, здесь есть посудомойщик по имени Никс Сент-Мишель, и я пытаюсь выйти на связь. Земля — Никсу. Как слышно, прием! Нам нужно несколько чертовых бокалов!

— Попса.

Густые черные волосы закрывали глаза Никса, не позволяя поймать взгляд, и говорил он слишком тихо, чтобы Джейкоб мог его расслышать, но он заметил, как шевельнулись губы парня.

— Что? Я не понял! — заорал хозяин еще в большей ярости.

— Это называется попса, — повторил Никс еле слышно. — Ничего, проехали. Просто дай мне пять минут, мужик.

— Ты хоть знаешь, где находишься? Ты что, у себя дома? — отозвался Джейкоб, игнорируя поправку. — У меня нет пяти минут, Никс! У меня нет даже одной! Мне нужны эти стаканы прямо сейчас!

Джейкоб Клоуз привык к панкам и знал, в какой манере нужно с ними разговаривать. Если бы он временами не вел себя как сволочь, Никс перестал бы его уважать. В возрасте Никса Джейкоб, живший тогда в Бруклине, сам был панком. В Портленд он переехал в семидесятых годах. Он возненавидел богатеньких яппи [6] с тех самых пор, как они в восьмидесятые годы начали плодиться, но живший в нем бизнесмен не мог обойтись без пиццерии «Джейкобс», благодаря которой его единственная дочь Нив посещала теперь знаменитую и безумно дорогую частную школу «Пенвик», а жена Аманда, в прошлом любительница рискованных танцев, вегетарианской кухни и целительной системы Рейки, [7] нынче находила отраду в дорогом вине.