Вот так рассуждал Шульц. «А меня, — думал он, — могла бы проводить эта стыдливая черненькая девочка. Не моя родная дочь — она так далеко, и от нее у меня остались лишь выцветшие картинки времен ее детства и моей молодости, нет, эта девочка, которую случай поместил у меня на пути. Однако и речи быть не может о том, чтобы позволить ей присутствовать в эту поганую минуту. Мне надо будет от нее отделаться».

Шульц искал способ покончить с этим как можно быстрее: закрыть глаза, отпускать по одному ощущения и ждать содрогания, после которого умрешь, как уснешь. Он продолжал лежать. Ему было хорошо, он был не вполне достаточно мертвым. Он надеялся, что сможет сохранить ясно осознанное намерение с этим покончить до решающей минуты. В противоположность доисторическому человеку, старавшемуся укрыть от ветра крохотный язычок угасающего огня, он хотел оберегать свое угасание.

И тогда он с бесконечными предосторожностями встал. Запершись в ванной, тщательно вымылся, побрился, надел последнее оставшееся у него чистое белье. Продолжая хладнокровно заниматься этими приготовлениями к казни, он кивнул своему отражению в зеркале и помахал себе рукой — словно попрощался насмешливо. Надел свой старый костюм. Влез в ботинки и медленно их зашнуровал. Повязал галстук под воротником своей единственной рубашки. Затем подошел взглянуть на спящую Лейлу и заметил, что во сне она покусывает белый краешек простыни. Слегка наклонился над спящей красавицей. Потянулся к ней губами, вовремя опомнился. И только легонько коснулся ее лба указательным и средним пальцами.

Утром они двигались среди белизны и тумана. Вокруг них лежал почти ровный, сплошь запорошенный белым пейзаж, ивы здесь были похожи на сказочные парики, а облепленные снегом ограды — на позабытые гирлянды. Деревушки из нескольких домов, закрытые трактиры, слепые стены. В первом же местечке покрупнее Шульц остановился на площади, с трудом вылез из машины, но настоял на том, чтобы самому пойти узнать, проезжают ли здесь какие-нибудь автобусы, которые связывали бы этот медвежий угол с каким-нибудь маленьким городком, где был бы вокзал. Местные жители, несколько удивленные, произносили какие-то названия, указывали направления, но так и не сошлись не только насчет расписания, но даже насчет дня недели.

Более или менее уверившись, что в конце концов автобус здесь проедет, Шульц вернулся к Лейле. Она испугалась, увидев, как он бледен, но он, собравшись с силами, твердо произнес:

— Вот здесь мы с тобой и расстанемся, детка!

Лейла нахмурилась, тряхнула кудрями. За очень короткое время она успела привязаться к Шульцу. Этот скиталец сохранил человеческое тепло, которое ее успокаивало. Ей нравилось, как он сомнамбулически ведет машину, весьма приблизительно направляясь на юг. Она мгновенно привыкла к его задыхающемуся, хриплому голосу. К его жестам, то резким, то очень мягким.

Она встревожилась, внезапно услышав о том, что они расстаются.

— Прямо сейчас? Вот здесь?

— Извини. Я уже не смогу сделать то, что сам тебе предложил. Все было правдой, мне тогда действительно захотелось проделать часть пути вместе с тобой. Я обольщался насчет своего состояния. Когда-нибудь все действительно подходит к концу, доходит до края… Даже если ты ни слова не понимаешь из того, что я тебе говорю…

— Но…

— У тебя вся жизнь впереди. Ты увидишь, дорога ничего не значит.

Это было не первое разочарование Лейлы. Почему столько неудачников и столько неудач? Ей трудно было смириться с тем, что этот человек вот сейчас, среди бела дня, бросит ее так же внезапно, как увез с собой посреди ночи.

Площадь снова опустела. Шульц едва держался на ногах и потому затащил Лейлу в ближайшее кафе, а там рухнул на банкетку. Машинально поправил галстук и отряхнул темный костюм, как будто эта неуместная элегантность помогала ему держаться. На рассвете, лежа в постели, он плавал в беспредельной и безболезненной слабости, но теперь ломота во всем теле и жжение в груди возвращались. Голову словно тисками сдавило.

— Послушай, Лейла, я должен остаться один. Мне необходим покой. Я не хочу впутывать тебя во все это. Сейчас мне кажется, что я еще способен сам остановить маятник. Самая последняя моя роскошь! Если я стану слишком долго ждать, я начну цепляться за жизнь, выйдет смешно и уродливо. И это захватит меня врасплох, ночью. Я уйду омерзительно. Я не хочу тебя такому подвергать. Так что я ухожу…

— Я пойду с вами.

— Вижу, ты ничего не понимаешь.

— Но вы же не умрете, не позволите себе умереть? Это полный бред! Это глупо! Надо что-нибудь сделать…

— Нет, это очень просто. И легко. Во всяком случае, я на это надеюсь. Знаешь, мы с тобой недавно знакомы, и я не хочу ни о чем тебя просить, но самый лучший подарок, который ты могла бы мне сделать, — это не суетиться и спокойно вот здесь и прямо сейчас со мной проститься.

— Не хочу!

Шульц с первых же минут заметил эту ее деятельную решимость.

— Делай, что тебе сказано! — Он хотел бы крикнуть, но голос у него сорвался. — Ты посидишь здесь, в тепле, и дождешься автобуса, а сейчас посмотри на меня своими прекрасными глазами и скажи только… «до свиданья».