— Это мой выбор. Я сама решаю, с кем я.

Щедрость, с которой Она относится ко времени в силу своей молодости, и скаредность, с которой я отношусь к своему, несовместимы. Она —миллионер; я — нищий. У нас разные курсы валют — у Нее очень низкий, у меня непомерно высокий. Если вечером у нас не случается физической любви, восприятие этого совершенно разное. Для Нее желание восполнимо в будущем, для меня — момент счастья навсегда потерян. Для Нее не сегодня, так завтра, для меня — не сегодня, так, может быть, никогда. Во всяком случае, так это воспринимаю я, Гумберт Гумберт.

Особенно грустно, что объяснить это невозможно. Я вынужден заставлять себя быть щедрым в отношении того, чего у меня так мало осталось.

Вы помните, что это художественная проза? Мы же договорились...

До тех пор пока я сопротивлялся, я проповедовал такую философию:

— Мы все должны быть самостоятельны. Можем жить друг от друга отдельно. Родились же мы отдельно и умрем тоже отдельно. Поэтому должны быть способны жить каждый сам по себе.

Она слушала меня, слушала. Потом сказала:

— А по мне, лучше вместе и навсегда.

Я подумал: «Ну, я вряд ли на такое способен».

Но наступил момент, когда я выдавил из себя:

— Лучше вместе и навсегда!

Ревность — это увеличительное стекло, через которое ты разглядываешь, как правило, ложные мотивы, доставляющие тебе боль. Это вера и неверие, где каждая пауза может быть истолкована совершенно взаимоисключающе. Одну минуту я верю, что Она меня любит и что это навсегда, другую — твердо убежден, что все ложь и обман. Когда Ей бывает грустно или Она молчит, я начинаю придумывать тысячу причин этому. Но свербящая причина одна — то, что Она со мной, а не с кем-то другим. Если Она грустно улыбается, то это из-за того, что не хочет меня расстраивать. Эти фантазии доводили меня до исступления. Я возвращался домой после долгой пробежки и говорил:

— Я понял. Я все понял.

И начинал рассказывать Ей, почему Она поступила так и так, и из-за какого мужчины Она это делает, и какой истинный смысл слов, сказанных Ею вчера. Она лежала, накрывшись подушкой, смотрела из-под нее на меня испуганным глазом. Единственное, что говорила в ответ:

— Абракадабра!

Меня это не успокаивало. Успокоение приходит, когда человек просто говорит:

— Я тебя очень люблю.

Даже если это неправда. Как это странно! Человек хочет верить.

— Скажи мне, что этого не было! Что ты меня любишь!

— Да, этого не было, я тебя люблю...

Все! Хотя знаю же, что было и что любит не меня...

Мужчине нужна иллюзия, что он очень возбуждает женщину, что с ним она получает удовлетворение. Этот возвышающий обман увеличивает его потенцию. Несколько раз в жизни я испытывал тот же комплекс, который был у моего Ивана в «Возлюбленных Марии»: от возбуждения, нервности, любви, страха я полностью терял способность быть мужчиной. Но есть женщины, которые так легко возбудимы... Ее коснулся, и все... Все произошло. Естественно, не в любой момент. Но случались мгновения, когда можно было взять Ее за пальчики ног, и Она уносилась в счастье. (Боже мой! Сущий папаша Карамазов... «И цыпленочку тоже...»)

Она мне рассказала однажды, что во время репетиции была в таком возбуждении, что у Нее случился оргазм от того, что кто-то оттянул и отпустил лямочку Ее сарафана. Можете себе представить, как болезненно сжалась внутри меня моя воспаленная ревность. Я стал еще невыносимее, стал «ревновать к стульям».

Меня в Ней всегда изумляло целомудрие. Оно меня всегда возбуждает, а порочность, опытность отпугивают. Видимо, я по своей природе разрушитель, как Ставрогин, меня тянет к себе непорочность. Каждый раз, когда занимаешься с Ней любовью, ты Ее разрушаешь. Каждый раз лишаешь Ее невинности. Целомудрие, с которым Она относилась к эротике, Ее женственная покорность возбуждали меня необычно. Оргазм, я думаю, есть высшая форма беззащитности. Момент самой большой слабости человека. В этом и заключается интимность. Но мужчина атавистически создан как воин, как воплощение грубой силы, а женщина — как носительница жизни. И если мужчина чуть ли не сразу после оргазма готов отряхнуться и, схватив дубину, охранять выход из пещеры, то женщина пребывает в этом состоянии достаточно долгое время. Точнее, женщина той психофизической конструкции, которая мне близка. Есть женщины и иного рода: они, как мужчины, могут отряхнуться и бежать дальше. Но мне нравятся те, которые остывают долго, которые лежат с полуулыбкой на лице и прикрытыми глазами и дают тебе ощущение, что только ты, ты один можешь доставить это почти смертельное счастье их мягкой и теплой сущности.

Ну, хватит о плотском. Теперь о более высоком. Она способна молчать вместе с тобой — редкое достоинство. Она говорит мало... Нет, бывают моменты, когда Она тараторит без остановки, это естественно для женщины. Но Она может и часами молчать, причем не потому что Ей скучно, и это всегда захватывающее молчание.

Мы приехали в Париж, устроились переночевать, я проснулся очень рано — Она спала мертвым сном. Как бревно. Нет, как ребенок. Удивительная вещь, воспитанная матерью (отца у нее не было — любовь к матери беспредельна): мама очень уважала чужой сон, никогда никого не будила. В нашей семье уважения ко сну не было никакого. Мой папа приходил, всех будил, грохотал: «Вставать! Вставать! Вставать!..» Она вся в свою мать. Если кто-то спит в доме, Ее не слышно. Ты еще не спишь, но Она думает, что ты спишь, и боится пошевелиться.

Накануне вечером мы читали стихи. Она очень любит стихи. Во мне проснулись мои старые клише. Когда влюблен — вспоминаю стихи, не влюблен — забываю их. Я вспомнил все стихи, которые читал любимым женщинам и двадцать, и тридцать, и сорок лет назад. Мы лежали в постели, начинался пепельно-серый рассвет, Она спала.

Я смотрел на Ее детское, страстно спящее лицо (замечательно у Пастернака: «Как только в раннем детстве спят») и вдруг почувствовал пространство этой женщины. По-другому тут не скажешь. Я вдруг почувствовал, что вошел в Ее душевное пространство и оно огромно. В него вмещается любовь, нежность, знание, романтика, чистота, верность, дружба, человечность, честность. Я вошел в храм. Это ощущение повергло меня в смятение. Я никогда не задумывался о людях с этой точки зрения.