Как военные, так и гражданские спецслужбы многих других стран порознь пришли к схожим заключениям.

Вся «эта история», как говорили эксперты, выливается в некое политическое предприятие.

Короче, Запад, который, в отличие от Востока, никогда не делится на Ближний, Средний или Дальний, стал жертвой вполне понятного скептицизма.

В своей черноватой со стальным отливом куртке, джинсах и сине-белых кроссовках он походил на десятки тысяч человек, с которыми на Западе сталкиваешься не только на вокзалах, но и в общественном транспорте, на улицах, в супермаркетах и лифтах.

Но речи его никак не соответствовали этому облику.

— Куда вы бежите? — взывал он к пассажирам, часть которых спешила к перронам, а другая — к выходам. — За деньгами? Неужели это теперь и вправду ваш единственный бог?

Некоторые пассажиры удивленно оборачивались, не сбавляя шага. Кто-то на мгновение останавливался, чтобы послушать незнакомца, обращавшегося к ним неожиданно зычным голосом.

Уж такому бы не понадобился усилитель, если бы он запел.

Несколько человек все же захотели выяснить, куда тот клонит. Их набралось около десятка; они окружили оратора, но на некотором отдалении, словно стыдясь проявить интерес к его упрекам.

— Вы настолько увлечены этими деньгами, что тратите на них свою жизнь, но вам все равно мало. И вы сходите в могилу, удивляясь, что уже пора. Ведь еще столько денег надо заработать, верно? Получить столько удовольствий, столько вещей купить! Но вы останетесь без всего. Ибо лишитесь главного, того, чем пренебрегали всю свою жизнь.

— Чего же? — спросил какой-то пятидесятилетний мужчина с небольшим чемоданом на колесиках.

— Божественного света, без которого вы всего лишь кучка праха, движимая ветром легкомыслия.

— Я не легкомысленный, — возразил пятидесятилетний.

— Неужели? Чтобы содержать любовницу, ты экономишь на образовании собственных детей, как же это еще назвать?

Тот, сбитый с толку, криво усмехнулся:

— А вы-то откуда знаете? Вы что, из полиции?

— Нет, я не из полиции.

Несколько зевак, поглядывавших то на оратора, то на пятидесятилетнего, фыркнули при мысли, что полицейского можно заподозрить в употреблении таких слов, как «ветер легкомыслия».

— Он чужую жизнь как по книжке читает, — объявил один из них новым любопытным.

И рассказал, что тут было. Число зевак возросло; теперь их насчитывалось уже больше пятнадцати.

Никто не знал, когда тут появился оратор. Но за каких-то четверть часа он собрал настоящую толпу.

— Если бы ты побольше стремился к божественному свету, а не к своим ничтожным земным удовольствиям, то вспомнил бы, что не латают старые бурдюки новой кожей.

Маленькая толпа прыснула со смеху. Пятидесятилетний выглядел раздосадованным и явно искал повода улизнуть.

— Мне на поезд пора, — сказал он сухо. — Хочешь сказать, что я должен жить как монах?

— Я не знаю, как живут монахи, — ответил оратор, — но, судя по твоим любовным усилиям и их последствиям для твоего здоровья, молодая любовница тебе на самом деле ни к чему. Тебе пора привести дела в порядок и подумать о более достойной кончине. В твои годы ты одинок, но считаешь себя еще молодым, забывая, что удовольствия с собой в могилу не возьмешь.

Он повернулся к остальным, ошарашенным.

— У скольких из вас есть семья? Настоящая семья? Хотя вы же отдаете своих состарившихся родителей в дома престарелых, куда заглядываете раз в месяц, а сами живете в одиночестве на двоих, слыша единственный голос — голос телевизора.

— Верно! — крикнула какая-то женщина.

Пятидесятилетний, потеряв терпение, пробурчал:

«Глупости», потом развернулся и ушел к своему перрону.

— Надо было узнать его имя, — сказал кто-то.

— А я? — спросила молодая женщина, заинтригованная происходящим.

Незнакомец пристально вгляделся в нее.

— Что я могу ответить тебе, женщина? Ты жаждешь любви, но принимаешь за любовь физиологическую активность, которая в лучшем случае длится несколько четвертей часа. Ты хочешь мужчину, который был бы одновременно богом и смертным. И поэтому в твоей жизни неудач больше, чем камней на дороге. Ты просыпаешься в скомканных простынях, но твоя душа скомкана еще больше.

Девица была никакая: ни хорошенькая, ни дурнушка. Несмотря на макияж, она казалась безликой. Нахмурившись, она уставилась на незнакомца воспаленным, встревоженным взглядом.

— Откуда ты все это знаешь? — крикнула она. — Ты что, ясновидец?

Он выдержал ее взгляд.

— Ты продала бы душу дьяволу, думая, что он на нее польстится, — ответил незнакомец спокойно. — Но кладовые дьявола ломятся от таких душ, как твоя.

Толпа, поскольку это уже стало настоящей толпой, засмеялась. Не каждый ведь день получаешь бесплатное развлечение, тем более такое. Похлеще любого реалити-шоу! Этот проповедник, или кто он там еще, — просто умора.