Шрифт:
Слова эти сказаны по поводу своего фельдмаршала.
Власов— генерал вражеской армии.
То, что Власов теперь сделает это, для Гитлера выгодно, это надо использовать, но презрение, непринятие Власова как предателя Гитлер не может преодолеть в себе, хотя для него вроде бы и выгоднее принять план Гелена. Но Гитлер очень часто поступал и будет поступать не так, как выгодно, а как, он чувствует, надо поступить.
Мистически Власов для него — это Паулюс. На Власове вымещает Гитлер то, что он хотел сделать на Паулюсе…
Завершая заседание, фюрер сказал, что следует разослать стенограмму заседания всем командующим.
— Это было бы очень хорошо,-восхитился мудростью фюрера Кейтель. И пояснил, повторяя на свой лад только что прозвучавшие слова Гитлера: — Ибо получается маленький самообман. Люди надеются получить разгрузку, а не знают, какое беспокойство они сами себе создают, какую вонь они заводят у себя в тулупе. [190]
Читаешь стенограмму этого заседания и только удивляешься, насколько схожа она со стенограммами заседаний ЦК ВКП(б) и ЦК КПСС…
Впрочем, мы уже говорили, что по отношению к России и к русским людям фашизм ни в чем не отличался от большевизма.
Глава шестая
«Власов и его соратники, — пишет Штрик-Штрикфельдт, — всегда надеялись, что здравый смысл должен когда-то победить. Было роковым для германского народа, что в то время не оказалось рядом с Гитлером никого, кто мог бы ему противостоять».
Поначалу вермахтпропагандовскому начальству Власова казалось, что совещание в Верхних Альпах не отразится на их работе.
Более того, как пишет Штрик-Штрикфельдт, после совещания в Ставке Гитлера положение даже улучшилось… Он рассуждал, что самостоятельная активность Власову и так была запрещена после поездки в Гатчину, но теперь сам фюрер пусть и формально, но согласился с употреблением его имени для пропаганды на ту сторону.
Поэтому в ОКБ никто не волновался…
Правда, генерал Гелен спросил у Штрик-Штрикфельдта, как будет реагировать Власов…
— Я должен,-сказал Штрик-Штрикфельдт, — переговорить с ним открыто. Это принципиальное и, может быть, окончательное решение, которое выбивает почву из-под соглашения, заключенного между мною и Власовым.
— Фюреру Власов не нужен,-задумчиво сказал Гелен. — Но нам всем он очень и очень нужен. Скажите ему это.
Объяснение с Власовым произошло в присутствии Малышкина и Деллингсхаузена.
Штрик— Штрикфельдт сказал Власову, что все усилия офицеров изменить политический курс в пользу Русской освободительной армии окончились провалом.
Теперь Власов знал правду. Для него эта новость оказалась неожиданной и тяжелой.
Штрик— Штрикфельдт попытался ободрить его, передав ему слова Гелена. Больше ему нечего было сказать.
— Я всегда уважал германского офицера за его рыцарство и товарищество, за его знание дела и за его мужество,-сказал Власов. — Но эти люди отступили перед лицом грубой силы; они пошли на моральное поражение, чтобы избежать физического уничтожения. Я тоже так делал! [191]
Здесь то же, что и в нашей стране, — моральные ценности попираются силой. Я вижу, как подходит час разгрома Германии. Тогда поднимутся «унтерменши» и будут мстить. От этого я хотел вас предохранить… Я знаю, что будут разные оценки нашей борьбы. Мы решились на большую игру. Кто однажды уловил зов свободы, никогда уже не сможет забыть его и должен ему следовать, что бы ни ожидало его. Но если ваш «фюрер» думает, что я соглашусь быть игрушкой в его захватнических планах, то он ошибается. Я пойду в лагерь военнопленных, в их нужду, к своим людям, которым я так и не смог помочь.
Генерал Гелен не допустил, чтобы Власова возвратили в лагерь. Срочно был подыскан особнячок на Кибиц Вег. Здесь и поместили взятого под домашний арест генерала-предателя.
Узкий палисадник отделял виллу от улицы. Сзади имелся участок в тысячу квадратных метров. На первом этаже — две комнаты. Одну, с окнами в сад, превратили в кабинет генерала, а вторую — в гостиную и столовую. На втором этаже — три спальни. Для Власова, для его заместителя — генерала Малышкина, для адъютантов Власова и Малышкина. Еще были повара, денщики…
Охраной и всем порядком на вилле, где Власов находился как бы под арестом, ведал теперь Сергей Фрёлих. Поскольку он и обеспечивал «домашний арест» генерала, надо и его представить читателям, тем более, что в дальнейшем мы будем еще неоднократно ссылаться на воспоминания, оставленные им.
Отец Сергея Борисовича (Бернгардовича) Фрёлиха был балтийским немцем из Пернова в Эстонии.
Мать происходила из силезского рода фон Зибертов.
До 1920 года семья Фрёлихов жила в Москве.
В декабре 1920-го переехали в Ригу. Здесь Сергей закончил гимназию. Потом учился во Фридриховском политтехникуме. В 1927 году получил диплом инженера.