Окончательный выбор

Аннотация

Собственная воля: для одних она — необходимость, для других — бремя. За кем же остается право окончательного выбора?

До вершины Питер добрался перед рассветом. Знай он, какая предстоит дорога, не стал бы и пытаться: вечером, когда солнце, всеми силами сопротивляясь земному притяжению, изнемогая, опускалось за черный хребет, Питеру показалось, что горы совсем пологие, за ночь он не только дойдет до вершины, но еще и отдохнуть успеет и с первыми солнечными лучами пойдет дальше, в Долину, к новой жизни и, возможно (он все еще надеялся на это), к людям, которым для того, чтобы на что-то решиться, не нужно подбрасывать монетку. Лес на склоне хребта Крака оказался, однако, таким густым, а склоны порой такими крутыми, что на лысину вершины Питер вышел, когда над восточным горизонтом поднялись в темное небо ржавые растопыренные мечи солнечного света, пробившие серую нежить скопившихся перед рассветом туч. Ноги гудели, и Питер скинул с плеч рюкзак, сел, да так и встретил новый день. Двести шестьдесят третий день пути. Куда? Зачем? Питер старался не задавать себе таких вопросов, но когда они время от времени сами возникали в его голове, он честно на них отвечал — правда, по-разному. Куда? В Долину, конечно, зря, что ли, он лез на эту гору, зря оставил в деревне недельный запас еды и надежду на отдых? Зачем? На этот вопрос ответить было сложнее, хотя один из возможных ответов был очевиден и, собственно, ответом не являлся, как не являлась фраза «На шестой день сотворил Господь человека» ответом на вопрос о происхождении жизни на Земле. Солнце вылезло из туч, нависших над горизонтом, будто не выспалось за ночь, злое и мрачное. А может, Питеру только казалось, что настроения сегодня не было в природе ни у солнца, ни у леса, ни у грунтовой дороги, что вела с вершины, начинаясь (или заканчиваясь?) так же незаметно, как незаметно возникали когда-то в разговорах с дедом Борисом новые увлекательные идеи… Питер вытащил из рюкзака бутыль с водой (представится ли в Долине возможность пополнить запас, он не знал) и сделал три глотка. Услышав в кустах шорох, он спрятал бутылку в рюкзак, завязал тесемки и встал, нащупывая на поясе ножны кинжала, который ни разу не пустил в ход за все дни своего путешествия. — Можно мне выйти? — послышался из-за кустов тихий шелестящий голос, и Питеру показалось, что спрашивали листья, потому что людей здесь быть не могло; люди, похоже, не поднимались на гору много месяцев — ни из Долины, судя по состоянию дороги, ни тем более с той стороны, из деревни, где о горах Крака ходила дурная слава, будто здесь по ночам блуждали тени, происхождение которых никто не брался объяснить, — Кто там? — спросил Питер, не повышая голоса. Кусты раздвинулись, и на проплешину вышла женщина… нет, скорее, девушка… Господи, Инга, узнал Питер, только ее здесь не хватало! — Ты что? — сказал он. — Почему ты здесь? Девушка подошла ближе, за плечами она несла такой же рюкзак, что и у Питера; вместо платья, которое было на ней вчера вечером, Инга надела джинсы и удобную кофточку: она хорошо подготовилась к путешествию. Питер знал, что она скажет, страшился этого и хотел это услышать. — Я с тобой, — сказала Инга. — Ты меня теперь не прогонишь, верно? Если бы она попалась Питеру на глаза, когда он шел из деревни, то, конечно, он отвел бы девушку домой… «Отвел бы? Ты уверен в этом?» — спросил он себя и не смог ответить. — Тебя будут искать, — пробормотал он. — Может — да, может — нет, — улыбнулась Инга, снимая с плеч рюкзак и опуская его рядом с рюкзаком Питера — теперь их и не отличить… впрочем, нет, у Ингиного были короче лямки, подогнанные под ее рост. — Ты права, — вынужден был согласиться Питер, — начнут бросать жребий, а поскольку вопрос важный… — Жизни и смерти, — подсказала девушка. — Жизни и смерти, — повторил Питер. — Значит, бросать будут сначала монетку, потом карточку, а в решающем раунде все перессорятся и пойдут спать, чтобы вернуться к проблеме утром, на свежую голову. — А мы тем временем уйдем далеко-далеко, — Инга опустилась на землю рядом с Питером и смотрела на взошедшее солнце, почти не щурясь. — Ты сама, — сказал Питер, не глядя на девушку, — сколько раз бросала жребий, прежде чем пустилась за мной вдогонку? Он чувствовал, конечно, что оскорбил ее до глубины души, знал, что она сейчас способна залепить ему оплеуху, или расплакаться, или крикнуть что-нибудь такое, чего он от нее слышать не хотел бы, но сказать то, что он сказал, все равно было нужно. Питер обязан был определить сразу, с кем имел дело, и если Инга пошла за ним, не думая, не выбирая, не оценивая последствий, пошла потому, что иначе не могла и у нее просто не было иного выбора… Тогда он отошлет ее домой и попытается забыть. — Почему вы стараетесь меня уязвить? — грустно спросила девушка. — Почему стараетесь сделать мне плохо с того момента, когда увидели меня у Перминовых три вечера назад? Питер почувствовал на себе ее взгляд и поднял голову. Инга не плакала, но слезы в ее душе Питер разглядел совершенно отчетливо. — Потому, — сказал он, — что я сразу почувствовал в тебе… Я просто боялся. — Боялись полюбить? — Боялся ошибиться, — поправил Питер. — Вам достаточно было протянуть руку… — И потом всю жизнь решать за тебя или заставлять тебя менять решение? Что я должен был сделать? Отнять у тебя монету? А если без нее ты не смогла бы жить? — Видите, — сказала Инга, — вы тоже не сумели принять решение. Хотели и боялись. Боялись, но хотели. А потом бросили жребий и ушли без меня, потому что так выпало. — Я не бросал жребия, — покачал головой Питер. — Ты прекрасно понимаешь: я ушел, потому что… — Потому что струсили, — подхватила Инга. — Да, это я поняла. Питер молчал. Солнце выкарабкалось из туч, улеглось на них, как на перине, и принялось прожигать в тучах каверну, чтобы опустить в нее лучи, расплавить утреннюю серость, а потом и до леса добраться, высветлить каждый листок, каждый ствол — и дорогу, которая вела вниз, в Долину. — Испытайте меня, — сказала Инга. — Как? — спросил он. — Как хотите. — Я хочу… — пробормотал Питер, заслонившись ладонью от солнечного света, — чтобы ты была рядом, но сама решала, быть ли тебе рядом со мной. — Я решила. — Ты знаешь меня всего три дня. — Я знаю вас всю жизнь, — возразила Инга. — И всегда вас ждала. Я думала, вы никогда не придете, потому что таких людей не существует. — Уже не существует, — поправил Питер. — Уже, — согласилась Инга и добавила: — Давно. — Сколько тебе лет? Семнадцать? — Девятнадцать. — Да? — с сомнением сказал Питер. — И полтора месяца. — А я, — сказал Питер, — еще помню время, когда по дорогам ездили машины и в домах было центральное отопление. — Какое? — спросила девушка. — Центральное. Были станции, работавшие на мазуте или угле, они нагревали воду, вода по трубам поступала в квартиры, и зимой было тепло, как летом. — Вы ездили на машине? — Я — нет, я тоже родился слишком поздно, хотя и раньше тебя, — Питер посмотрел Инге в глаза и добавил: — Значительно раньше. — В нашем городке, — продолжал он, повернувшись так, чтобы солнце не слепило глаза, — машин не было, но рядом проходило шоссе на Москву, и по нему время от времени, раз в день, а потом все реже, проезжали машины. Одни медленно, виляя из стороны в сторону, и на лицах водителей был такой ужас… Я каждый раз думал: если вам страшно, зачем вы садитесь за руль? — Вы не понимали? — Я это понял… в свое время. Да, им выпал такой жребий… А другие мчались по шоссе с немыслимой скоростью, пролетали мимо городка, как метеоры в ночном небе. Я гадал, что с ними происходило потом, ходил к повороту, искал там покореженные останки и, что самое ужасное, находил их гораздо чаще, чем мне того хотелось. В городке была похоронная команда, и работы ей хватало. — Наверное, это удивительное зрелище, — сказала Инга. — Машина? О да! Или летящий самолет. — Вы видели самолет? — глаза девушки округлились от восторга. — Ты решила, что мне сто лет? — усмехнулся Питер. — Успокойся, мне нет и пятидесяти. — Это не имеет значения, — быстро сказала Инга и поджала губы. — Я видел самолет, — тихо проговорил Питер, — мне было тогда лет семь, я плохо понимал себя и еще хуже — других, не мог ни с кем найти общий язык и больше времени проводил в городском парке, там росла высокая трава, я в ней прятался… Однажды услышал гул и увидел, как в небе появилась темная точка, она быстро превратилась в крестик, а потом в серебристую машину. Самолет летел довольно низко и, скорее всего, на автопилоте. А может, там вообще летчика не было. Во всяком случае… — Он разбился? — Конечно. Он летел к горам, нужно было сделать маневр… Какой? К югу или к северу? Я подумал: успеет ли летчик бросить монету? А может, в самолете решение принимала автоматика? Вряд ли такой сложной машиной управлял человек… Самолет летел, стал точкой, а потом врезался в гору. Вспыхнуло и через минуту грохнуло, это было слишком далеко, чтобы пойти посмотреть, и слишком страшно. Питер достал из рюкзака бутыль, отпил несколько глотков и протянул девушке. — Напейся, — сказал он, — день будет жарким, и кто знает, дадут ли нам воды в Долине. — Нам, — сказала Инга. — Ты сказал «нам». — А ты сказала «ты», — Питер протянул девушке руку, помог подняться, закрепил рюкзак, немного подтянул лямки, чтобы Инге не натирало спину. Ему показалось, что рюкзак у нее слишком тяжелый, но он ничего не сказал и пошел вперед, вниз по склону. Инга шла следом, молчала, а он слушал ее мысли, то есть ему казалось, что ее мысли открыты и понятны, ему нравилось угадывать их, и он был уверен, что угадывал правильно. Лес на этой стороне оказался не таким густым, каким выглядел с вершины, но зато здесь было больше камней, огромных валунов, набросанных могучей рукой, на одном камне сидел, греясь на солнце, зверек, похожий на кошку или лису — узкая мордочка, рыжая шерсть, длинный пушистый хвост. — Ой! — сказала Инга. — Смотри, какое чудо. — Иди, не останавливайся, — ответил Питер. — Ты его напугаешь. Инга сбилась с шага и догнала Питера только на краю поляны. — Почему ты не позволил мне посмотреть? — обиженно спросила она. — А почему ты меня послушалась? — вопросом на вопрос ответил Питер. — Совсем не потому, о чем ты подумал! — с вызовом сказала Инга. — И вообще, если ты так считаешь, то я… Она повернулась и пошла назад, Питер слышал, как удалялись ее шаги, но не обернулся, он хотел понять до конца, как девушка принимает решения. Зверь, конечно, не станет дожидаться, пока к нему подойдут и начнут рассматривать, и что сделает Инга, увидев, что на камне никого нет? Будет стоять в недоумении, как все ее соплеменники? Пойдет дальше, будто зверька не было в помине? Или вприпрыжку вернется, потому что он ушел довольно далеко и догнать его Инга сумеет только бегом, а у нее тяжелый рюкзак, ей нужно помочь, и он ей, конечно, поможет, но только в одном случае — если услышит за спиной быстрые догоняющие шаги. — Питер! — в голосе Инги звучало напряжение, даже страх, он обернулся, и ему самому стало страшно, потому что девушки не было видно нигде: ни на тропе, ни в траве, ни у камня, где, конечно, не оказалось никакого зверька. Инга испарилась, исчезла, растаяла в утреннем воздухе, таком терпком, что он, возможно, и вправду мог растворить человека, особенно хрупкую девушку. — Инга! — крикнул Питер и бросился вверх по склону: дыхание сорвалось, не такой хороший он был бегун, как ему хотелось. Господи, где же она, что он станет делать, если… «Если что?» — подумал Питер, остановившись у холодного камня — возможно, это был тот самый, на котором сидел зверек. Если с ней что-то случилось. Ведь это лес, и это дорога в Долину, и случиться здесь могло все, что угодно, недаром никто из деревенских на эту сторону хребта носа не кажет, для них и выбора такого не существует. Инге, чтобы пойти за ним, понадобилось не только принять решение, но еще и побороться с навязанным общим подсознанием предрассудком. И теперь с ней действительно что-то произошло, а виноват он, надо было сразу отослать девушку в деревню, она пошла бы, его ментальная сила куда больше, чем ее робкие намерения, а он не отослал… Тихий смех прервал тревожные размышления, и Инга появилась из-за толстого ствола, который когда-то был живым деревом, но давно уже стал торчавшей из травы огромной палкой. Похоже, много лет назад дерево переломил ураган, что-то повредилось в корневой системе, и растение засохло, а теперь Инга стояла рядом и правой рукой то ли подпирала ствол, то ли сама на него опиралась. — Ну… — сказал Питер, — ну ты… Зачем ты это сделала? — Испугался? — улыбнулась Инга. — Я видела, как ты испугался. За меня? — Это лес, — сказал Питер. — Виктор — ты была при этом — рассказывал вчера, как опасно ходить на эту сторону. — Ты же не поверил, — Инга поправила рюкзак и пошла вниз по тропе. Теперь Питеру приходилось идти за ней, она его вела, а он шел следом, роли переменились, и Питер получал от этого странное удовольствие. — Ты не поверил, — говорила Инга, голос ее относило ветерком в сторону, и половины слов Питер не слышал, приходилось догадываться, но он все равно знал, что она говорила, даже когда не улавливал ни звука. — Если бы ты поверил, то остался бы в деревне, а ты ушел, и когда ты это надумал, я решила, что пойду с тобой, собрала рюкзак, мне мама помогла, она, конечно, ни о чем не догадывалась, я ей сказала… Нет, я ей ничего не сказала, просто: «Собери мешок, положи то-то и то-то». Перечислила все, что хотела взять, а ушла сразу после тебя, меня двадцать человек видели, но им сколько времени нужно, чтобы просто сообразить, а потом еще и монетки свои подкидывать… Я уже тебя догнала, а они стояли и смотрели, странный народ, верно, то есть это для нас с тобой странный, а вообще очень хорошие люди, я среди них выросла, они мне никогда ничего плохого не делали. Хотя могли, наверное: если бы жребий выпал, то сделали бы и не поморщились… Сделали бы, да? — Конечно, — пробормотал Питер. — Что? — крикнула Инга, не оборачиваясь. — Сделали бы, я спрашиваю? — Да! — крикнул Питер. — Послушай, ты не могла бы идти медленнее? Инга наконец обернулась, увидела, как он спускался, цепляясь одной рукой за куст, а другой стараясь удержать равновесие, ей стало смешно. Питер видел, как она сдерживала смех, и ему почему-то было это приятно, он подошел к девушке и попытался ее обнять, но рюкзак мешал, получалось, будто обнимаешь толстяка. Инга отстранилась, и Питеру стало неловко, он отстранился тоже и сказал смущенно: — Извини, пожалуйста. Я не хотел… Он сразу понял, какую сморозил глупость, и Инга поняла тоже, засмеялась, а потом сказала серьезно: — Сними рюкзак. Питер распустил лямки, аккуратно положил рюкзак на траву, а когда поднял голову, увидел, что девушка успела скинуть рюкзак раньше и стояла, глядя вниз, в сторону Долины, оттуда поднимался тонкий белый столб то ли дыма, то ли пара, истончался и исчезал в синеве, будто цифра 1. — Сигнал, — сказала Инга. — Так они сообщают друг другу информацию. Может, нас заметили. А может, что-то совсем другое. — Может быть, — согласился Питер и обнял наконец Ингу так, как ему хотелось: чтобы чувствовать ее маленькие груди, и чтобы руки сомкнулись за ее спиной, и чтобы запах волос, и губы совсем рядом, и говорить ничего не надо, но все равно хочется говорить… Инга поцеловала его первая — крепко, так что у нее самой перехватило дыхание. А он только ответил, но потом и сам… И думал: это инстинкт, никто из нас не выбирал друг друга собственным разумом, никто не оценивал достоинств и недостатков, не размышлял, какой станет наша жизнь, когда мы будем вместе, и потому это на самом деле не свободный разумный выбор, мы ничем не отличаемся от деревенских, просто мы другие, и поступки наши были определены обстоятельствами, мы не сами, и, значит, это совсем не то… — Пожалуйста, — сказала Инга, на миг оторвавшись от его губ, — пожалуйста, не думай ни о чем. Я тебя выбрала, потому что ты не такой, как все. А ты меня за то, что я выгляжу беззащитной. — Она меня за муки полюбила, — сказал Питер, — а я ее — за состраданье к ним. — Что? — Ничего. Это Шекспир. — Кто? — Был такой… Пьесы писал. Давай пойдем. Нужно к полудню спуститься хотя бы до той расщелины, там можно будет отдохнуть, подождать, когда нас возьмут в плен. Не искать же самим жителей Долины, так можно и полжизни бродить. Они-то нас быстрее найдут, нужно только им помочь… И давай-ка я переложу кое-что из твоего рюкзака в свой, для тебя это слишком тяжело. Через несколько минут, когда они продолжили путь — Питер впереди, Инга следом, чуть в стороне, чтобы он мог видеть ее краем глаза, — рюкзак ее похудел раза в три, зато у Питера котомка стала такой тяжелой, что едва не перевешивала хозяина. — У тебя вообще нет монетки для жребия? — сказал Питер. — И карточки тоже? Так не бывает, это именные вещи! — Когда мне исполнилось три, — ответила Инга, — конечно, все эти штуки повесили мне на шею и научили, как с ними обращаться. Но я не любила. Знаешь, сначала я вообще не понимала, для чего они. Игрушки. Вроде лото или шашек. Но раз говорили «делай», я делала. — Ха! — воскликнул Питер. — А если тебе хотелось выпить компоту, но выпадала вода? — Никогда… То есть я всегда говорила то, что хотелось мне. — И тебя ни разу не подловили? — продолжал удивляться Питер. — Насколько я знаю обычаи — не только в вашей деревне, но и вообще в предгорье, — все варианты давно расписаны, дети заучивают на всю жизнь… — А как меня можно подловить? — в свою очередь, удивилась Инга. — У меня всегда выпадало то, что я хотела, это так просто! Питер остановился, будто на стену налетел. Тяжелый рюкзак повел его влево, и Питер закрутился на месте, остановил инерцию и опустился на камень, придерживая мешок рукой, чтобы не слишком перетягивал. — Что ты сказала? — переспросил он. — А что я сказала? — насупилась Инга, не понимавшая, отчего Питер так разволновался. — Ты сказала, — терпеливо повторил Питер, — что у тебя всегда выпадал тот жребий, который был нужен тебе. — Ну да. А как иначе? Если мне хотелось компота… Правда, я не люблю компот, больше яблочный сок… Папа с мамой все время удивлялись: почему нашей Инге выпадает одно и то же? Как-то даже заменили мне монету, решили, что она плохо сбалансирована. — Господи, — пробормотал Питер. — Я думал, ты… А ты совсем… — Что? — не поняла Инга. — Нет, ничего. Ты можешь показать, как это у тебя получается? — А зачем? — нахмурилась девушка. — Так можешь или нет? Вот погляди — тропинка раздваивается. Можно пойти по левой, а можно по правой. — Я заметила, — с иронией отозвалась Инга. — И думала, что решишь ты. — Вот давай и брось свой жетон, — предложил Питер. — Орел — пойдем по левой, решка — по правой. — Ну? — Не «ну», — сказал Питер, — а выпасть должна решка, потому что идти нам по правой тропинке. — Почему? — спросила Инга. — Я бы пошла по левой, там больше тени, и она не такая крутая. — Замечательное рассуждение! — восхитился Питер. — Левая тропинка сворачивает в лес и — посмотри! — теряется между деревьями. Скорее всего, она так и плутает по лесу, тогда как правая круче, но ведет вниз, в Долину, и видно ее далеко, деревья не загораживают. Под солнцем, конечно, жарковато, но зато выйдем куда надо. — Да, — с сожалением произнесла девушка, — видишь, какая я глупая, не подумала… — Вовсе ты не глупая, — сказал Питер, — просто тебе хотелось, как удобнее и легче. — А надо, как правильнее, даже если это тяжелее, — подхватила Инга. — Пойдем по правой. — Только если это покажет жребий, — твердо сказал Питер. — Кидай монетку. — Ты серьезно? — Да. Я хочу увидеть, как у тебя получается. Инга пошарила в наружном кармашке кофточки, достала зеленый кружочек, на одной стороне которого был простой орнамент из трех цветков, а на противоположной выбито имя владелицы. Питер подержал монету в руке, подкинул на ладони, вроде бы все было нормально, центр хорошо сбалансирован, да и не могло быть иначе: от монеты порой зависела жизнь человека, нельзя допустить, чтобы чаша судьбы все время склонялась на одну сторону. — Нормальная монетка, — сказал Питер. — Бросай. Инге не нравилось то, чего от нее хотел Питер. Она не понимала, зачем ему нужно было устраивать представление, когда они оба — возможно, единственные на всем белом свете — знали, что это глупо? — Бросай, — нетерпеливо сказал Питер, — я хочу видеть. Девушка положила монетку на правую ладонь, прикрыла левой, представила, как выпадает сторона с ее именем — решка, потому что по решке они пойдут направо, — подбросила монетку, подождала, когда зеленый кружочек, достигнув верхней точки траектории, начал падать, и подхватила его в тот момент, когда… — Вот, — сказала она. — Решка, сам видишь. — Да, — выдохнул Питер. — А если еще раз? — Нет, — сказала Инга. — Где ты видел, чтобы судьбу испытывали дважды? — Это ты называешь — испытывать судьбу? — с иронией произнес Питер и прикусил язык. «Не заговаривайся, — сказал он себе. — Она была воспитана в деревне, ты слишком многого от нее хочешь, да еще сразу. Ты понимаешь, какое тебе выпало счастье, не нужно испытывать ЭТУ судьбу». — Как у тебя получается? — спросил он равнодушно, будто о чем-то несущественном. Инга опустила монету в кармашек, застегнула клапан — не дай бог потерять в дороге эту самую ценную в обиходе вещь. — Не знаю. Просто думаю: пусть решка. По-моему, важно подхватить монетку в нужный момент. — Для этого ты должна видеть, как она летит, а это такая острота взгляда… — А я хорошо вижу, — сообщила Инга. — Вон на дерево птичка села, с желтой грудкой… — Птичку и я вижу, — пожал плечами Питер. — Грудка… Может, и желтая, у меня зрение не из лучших, в детстве читал много, тогда еще книги были… — Настоящие? — восхитилась Инга. — Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Питер. — Что значит «настоящие»? — С которыми можно было разговаривать. — Как раз подобные книги не были настоящими, — поморщился Питер. — Дед Борис говорил: «Шкатулки для идиотов». У него хранились книги на бумаге, страницы можно переворачивать, и назад возвращаться, и заглядывать в конец, если очень уж интересно… — Никогда не видела бумажных книг, — зачарованно произнесла Инга. — Естественно… Питер замолчал, ему не хотелось продолжать этот разговор. Поднялся с камня и пошел, а Инга вприпрыжку бежала рядом и забегала вперед, чтобы посмотреть, куда сворачивала тропа, и если было слишком, как ей казалось, круто, подавала Питеру руку, и он опирался, не пренебрегая помощью. Рубашка на спине стала мокрой от пота, ноги гудели, надо бы сделать привал, но прошли они слишком мало, Инга не устала, а он уж как-нибудь потерпит, важно до полудня спуститься к реке… Что-то ухватило его за ногу, и Питер повалился вперед, вытянув инстинктивно руки. Падая, он сильно ушиб ладони, перекатился на спину и быстро освободился от рюкзака. — Что с тобой? Ты ушибся? — Инга склонилась над ним, помогла сесть, с ужасом разглядывая его расцарапанные ладони. — Посмотри, — сказал Питер. — Нить натянута через тропу, да? — Да, — приглядевшись, согласилась Инга. — Не нить, проволочка какая-то. — Ну вот, — с удовлетворением произнес Питер, — пришли, значит. Садись, подождем. — А что… — Тихо, — сказал Питер, прислушиваясь. Лес шумел кронами деревьев, ветер проходил поверху, а внизу даже травинка не шевелилась, кусты были неподвижны, и за кустами в полумраке не виднелось никакого движения. Проволочка выходила из леса и уходила в лес; можно было, наверное, потянуть за нее, и она зазвенит, как струна, нота получится, конечно, низкая. Может, для того проволоку и натянули, чтобы поиграть на чьих-то нервах, а не потому, что хотели кого-то остановить, поймать, сунуть в мешок… — Ой, — пискнула Инга, и Питер мгновенно обернулся. Метрах в пяти, у поваленного дерева стоял мужчина в холщовых штанах и экзотической, с попугаями и павлинами, рубахе. В руке он держал ружье, и хотя дуло было направлено в белый свет, оружие наверняка было заряжено и готово к стрельбе. — Здравствуйте, — сказал Питер. — Я споткнулся о ваш пограничный забор… — Идите обратно, — произнес мужчина гулким басом, и ствол ружья чуть опустился. — Наверх. Здесь частное владение. Питер вздохнул. Судя по произнесенному тексту, мужчина оказался как все, от родичей Инги не отличался, и это было очень печально, потому что, если они там, в Долине, все такие, то приходить не имело смысла, и значит, последний год прошел напрасно, нужно все начинать заново, а где теперь искать, никто не скажет. — Будете стрелять? — спросил он, вытягивая гудевшие ноги. — А в кого сначала? В меня или в девушку? Это важное решение — кого пристрелить первым. Мужчина нахмурился, и левая его рука потянулась к брючному карману (вот где он держал свою монетку), а правая повела ружьем, показывая пришельцам, что это все-таки не игрушка, ведите, мол, себя скромнее. — Как вас зовут, друг мой? — мягко спросил Питер. — Это ведь не секретная информация, так? — Игорь Толоконников, — сообщил мужчина, вытянул из кармана черный жетончик, но получилась заминка, потому что правая рука была у Игоря занята, поймать подброшенную монету он не мог, а если монета упадет на тропинку, то ее придется искать… Пока Игорь соображал, как ему поступить, и, конечно, не мог решиться, Питер поднялся, оставив рюкзак на камне, подошел к «пограничнику», спокойно отобрал у него ружье, проверил затвор (патрон действительно находился в патроннике, а оружие — на предохранителе) и сказал: — Отбой тревоги. Он отступил на шаг, направил ружье в грудь ошарашенного Игоря, положил палец на спусковой крючок и сказал Инге: — Девочка, тебе придется потащить рюкзак, справишься? А может, ты возьмешь на прицел бравого солдата, а рюкзак все-таки потащу я? Тебе сложно решить эту маленькую задачу? Тогда я решу сам, хорошо? — Я возьму рюкзак, — сказала Инга, и Питер бросил на девушку быстрый взгляд: на ее лице не было и тени сомнения, видимо, держать в руках оружие было ей противно с рождения, а потому и решение далось легко. — Хорошо, — кивнул Питер. — Игорь, идите вперед, я за вами, Инга — замыкающей. И никаких лишних движений. — Да, — сказал Толоконников и пошел вниз по тропе, не оглядываясь и не соразмеряя свои шаги с шагами незваных гостей. Питеру было все равно, а Инге наверняка тяжело тащить котомку, перескакивая с камня на камень. — Стой! — приказал Питер, но Игорь продолжал идти, будто не слышал. Он действительно не слышит, — подумал Питер, — я ведь не назвал его по имени. — Толоконников! — крикнул он. — Остановись! Игорь застыл на месте, будто солдат по команде бравого сержанта. — Инга, — сказал Питер, — оставь рюкзак здесь, никуда он не денется. Эти… Пока они будут соображать, что с ним делать, мы уже спустимся и пошлем кого-нибудь. — Я сама хотела это предложить, — тяжело дыша, проговорила Инга. Дальше пошли налегке, Питер повесил ружье на плечо, не было смысла постоянно целиться Игорю в спину, тот и не думал оборачиваться, шел, насвистывал себе под нос, а может, это птица тихо пела в кустах? Минут через десять тропа вывела их на берег реки, лес кончился, дальше — на противоположном берегу — были поля до самого горизонта, там росло что-то желтое и высокое. Может, пшеница или рожь, Питер в этом не разбирался. А у леса стояло десятка два домиков, одноэтажные кирпичные строения. Типичная деревня, такая же, где жила Инга, и народ здесь был такой же — две женщины средних лет сидели на скамье и равнодушно смотрели, как Питер конвоировал их земляка, а трое мужчин, о чем-то спорившие перед закрытой дверью, замолчали и наверняка не могли взять в толк, что им надлежало делать в такой нестандартной ситуации. «Господи, — подумал Питер, — обычная картина. Неужели я ошибся?..» — Это Игорь Толоконников! — крикнул он. — Забирайте, мне он не нужен. А как зовут вас? Каждого! Сначала ты, потом ты, а потом ты! Мужчины назвали себя, а Питер запомнил; самому младшему вряд ли исполнилось двадцать, а самому старшему, седому и лысоватому, было, скорее всего, больше пятидесяти. — Олег Кардин! — Николай Кожевников. — Дмитрий Попов… — Ружье у вас наверняка одно на всю деревню, — задумчиво сказал Питер. — И носите вы его по жребию, верно? Сегодня не повезло Игорю. А кому не повезет завтра? — Мне, — сказал молодой Олег Кардин. — Тогда возьми эту штуку, а то у Игоря нервный срыв, и доверять ему оружие я бы не стал. Может случайно нажать на курок, а потом ему прямая дорога в сумасшедший дом. Питер протянул Олегу ружье, и тот застыл, мучительно соображая, что делать с оружием — день был не его, указаний на этот счет не поступало, вариантов решения было не два и даже не пять… Пришлось Питеру взять на себя и эту инициативу. — Веди, — сказал он. — Где у вас старейшина? В смысле главный. Председатель. Шеф. Или как вы его называете? — Мэр, — пробормотал Олег. — Ну да, — улыбнулся Питер. — В таком огромном городе, как ваш, естественно, должен быть мэр. Веди. Потоптавшись, Олег повернулся и, держа ружье, как палку, направился к единственному на всю деревню двухэтажному дому, отличавшемуся еще и тем, что фасад его украшали две нелепые дорические колонны, ничего не подпиравшие, но создававшие, видимо, впечатление величия — для местных жителей, конечно. Питер усмехнулся, увидев надпись поперек фасада, сделанную масляной краской: «Мэр города Баимова, Башкортостан, Россия». «Только триколора на древке не хватало, — подумал Питер. — А может, его и вывешивают при каждом удобном случае. Наверняка вывешивают, жребий бросать не надо, все даты в календаре расписаны, а то, что России не существует, бабушка надвое сказала, точных указаний не поступало, и если у них так жребий выпал, то стране — быть…» Вслед за Олегом Питер и Инга вошли в светлую прихожую, где стояло два потертых дивана с выпиравшими пружинами, большой круглый стол, покрытый скатертью, на которой спиралью вились желтые и рыжие цветочки, похожие на лютики, а в простенке между окнами, затянутыми полиэтиленовой пленкой, стоял настоящий книжный стеллаж, и что совсем удивительно, не пустой, а с книгами — большими и толстыми, маленькими и тонкими, относительно новыми и совсем потрепанными. Ноги сами повели Питера к стеллажу, ему и жребия не надо было бросать, даже если бы он — не приведи господь! — был таким же бивалентным, как прочие обитатели славного города Баимова, Башкортостан, Россия. — Подумать только, — бормотал Питер, вытаскивая книги и ставя на место, — настоящий Сэлинджер… нет, вы поглядите, это же Достоевский две тысячи двадцать шестого года издания, за сколько же лет до Сверхновой? Ну да, пятнадцать… — Это книги? — спросила Инга, она стояла рядом и смотрела с испугом, будто, перелистывая страницы, Питер совершал кощунство, которое непременно обернется для него страшным наказанием. — Книги, — сказал Питер. — Представляешь, самые настоящие, я не видел книг лет десять, нет, больше… — Господа, — сказал голос за его спиной, — попрошу вас сесть и ответить на мои вопросы. Питер обернулся, поставив на место томик Гранина. Посреди комнаты стоял старик — тощий, как трость, которую он держал в правой руке, морщинистый, как старый персик, пролежавший месяц в закрытой коробке, и лысый, как вершина горы, которую Питер как-то видел на картине, лежавшей в углу комнаты в доме, где он остановился на ночлег. Наутро картину сожгли, потому что в голове хозяина квартиры возник вопрос, что делать с этим произведением отжившего искусства. Вариантов было, к несчастью, всего два: сжечь или выбросить на свалку. Жребий выпал: сжечь, что и было сделано в присутствии Питера. Он, конечно, пытался сказать какие-то слова в оправдание художественного творчества, но после того, как монетка была брошена, любые слова до сознания хозяина дома уже не доходили. — Садитесь, пожалуйста, — с угрозой в голосе повторил требование старик, и Питер опустился на диван. Инга села рядом, на самый край, будто собиралась сразу вскочить и куда-нибудь бежать. — Что привело вас в наш город? — спросил старик, сложив руки на тощей груди и переводя взгляд с Питера на Ингу. — Не что, а кто, — поправил Питер. — Ваш человек и привел, он сказал, что его зовут Игорь. А вы, видимо, мэр? И зовут вас… — Николай Викторович Богомолов, — ответил старик, прежде чем сообразил, что сам оказался в роли допрашиваемого. Быстро сориентироваться в изменившейся обстановке он не мог и продолжал отвечать на вопросы Питера, как нашкодивший школьник — на вопросы классного руководителя. — Николай Викторович, я слышал, что где-то здесь находится место, называемое Долиной, это так? — Так, — кивнул мэр. — Долина осталась со времен Сверхновой? — Со времен Сверхновой, — повторил Богомолов. — Вы там бывали, конечно? Зачем он сказал «конечно»? Надо следить за своей речью. Что значит «конечно»? В сознании сразу возникает развилка… — Вы там бывали? — поправился Питер и добавил для полной ясности: — Лично вы. — Нет, — ответил мэр. — А жители славного города Баимова? — Нет, — твердо сказал Богомолов. — Вы можете показать дорогу? — Нет. — Не знаете или не хотите? Опять прокол. Нельзя ставить вопрос таким образом. Сейчас старик впадет в ступор, и попробуй потом вести с ним какие бы то ни было переговоры. — Кто-нибудь может показать нам дорогу в Долину? Старик помолчал, сосредоточенно о чем-то думая, но сила последнего по времени вопроса оказалась, конечно, больше силы вопроса, заданного ранее, и ответ последовал однозначный: — Да. Питер облегченно вздохнул. Если бы мэр сказал «нет», пришлось бы искать самому. Нужно было хорошо подумать, прежде чем задать следующий вопрос. С другой стороны, спрашивать следовало быстро, пока в голове мэра не щелкнула какая-нибудь приличествующая случаю инструкция. За долгие годы с помощью всемогущего жребия наверняка были выработаны целеполагающие указания. — Олег может показать нам дорогу? — Нет. «Что же, — подумал Питер, — перебирать по именам всех неизвестных жителей города?» — Может эту дорогу показать женщина? — неожиданно спросила Инга, и Питер с досадой обернулся, чтобы попросить ее помолчать, но вопрос, похоже, оказался безальтернативным, и мэр ответил, не раздумывая: — Нет. — Мужчина? — спросила Инга. Вопрос был лишним, но, во всяком случае, тоже безальтернативным, и потому Питер даже вздрогнул, когда Богомолов ответил: — Нет. Инга удивленно посмотрела на Питера, он ответил ей таким же удивленным взглядом и пожал плечами, не зная, что теперь спрашивать. Инга едва заметно улыбнулась — видимо, ей было приятно смущение Питера: хотя бы на некоторое время она оказалась впереди. И вопрос она задала логичный, Питер досадливо поморщился оттого, что не подумал о такой элементарной возможности. — Может показать дорогу собака? — спросила Инга. — Да, — тотчас ответил мэр и почему-то облегченно вздохнул, будто в глубине сознания терпеливо дожидался именно этого вопроса и теперь, ответив и освободившись от надоевшего ожидания, мог жить спокойно и даже не обращать внимания на пришельцев. Что он и сделал — не без помощи жребия, впрочем, поскольку, сказав «да», Богомолов вытянул из нагрудного кармана золотистый диск и, подбросив его на ладони, прихлопнул привычным движением, посмотрел, кивнул сам себе, спрятал монету в карман, аккуратно застегнул пуговицу, повернулся и, не бросив больше на гостей ни одного взгляда, вышел из комнаты. Дверь за собой мэр закрыл очень тихо. — Если у них тут много собак, — тихо сказал Питер, — то мы замучаемся, спрашивая, какая из них покажет путь в Долину. — А если каждая может показать? — предположила Инга. — Или, допустим, у них всего одна собака. — Вряд ли, — засомневался Питер. — Олег, — сказала девушка, обворожительно улыбнувшись («Мне она так не улыбалась», — ревниво подумал Питер), — у вас в городе всего одна собака, верно? «Неправильно, — заволновался Питер. — Так нельзя спрашивать. Если собак несколько, этот малый впадет в ступор, потом из него ни слова не вытянешь…» — Одна собака, — повторил Олег. — Одна? — переспросила Инга. — Одна. — Ты слышал, что сказал господин Богомолов? — Конечно, — с обидой в голосе ответил Олег. Он глухой, что ли? — Подожди, — зашептал Питер на ухо девушке. — Пожалуйста, не торопись. Сейчас нужно спрашивать очень аккуратно. Если попросить, чтобы он привел собаку, это может не сработать, потому что мы не знаем, какие у него на этот счет инструкции. Если попросить, чтобы он нас отвел, это может вступить в конфликт с приказом, полученным, когда нас привели в город. Нужно подумать… — Милый Олег, — сказала Инга («Меня она ни разу не назвала милым!» — подумал Питер), — ты станешь в меня стрелять, если я выйду отсюда? — Инга! — не удержался Питер. — Что ты… — Нет, — рассеянно отозвался Олег, думая о чем-то своем. — Ну и славно, — сказала Инга и пошла к двери. Олега она все-таки обошла стороной и сделала знак Питеру, чтобы он следовал за ней. Питер двинулся, не понимая, почему подчинился этой девчонке. Проходя мимо Олега, Питер подумал: если забрать ружье, неужели он не станет сопротивляться, он сторож, в конце концов, или просто символ и останется символом человека с оружием до тех пор, пока кто-нибудь не бросит жребий и не примет решения, освобождающего его от обязанностей часового или, наоборот, заставляющего навести ружье на явившихся в город врагов и выстрелить. Олег смотрел в одну точку — похоже, в его мозгу действительно столкнулись две противоположные программы, и не мог он с ними ничего поделать, даже жребий бросить не мог, поскольку в данном конкретном случае решение должен был принять не он, ему следовало лишь подчиниться, а человек, который мог приказать, почему-то ушел, ничего по поводу гостей не сказав. — Ну, — требовательно сказала Инга, обернувшись, — что ты стоишь, как столб? Тебе господин Богомолов ясно сказал: покажи, где мы можем взять собаку. Ружье наперевес — и пошли! На лице Олега появилось плачущее выражение, борьба, которая в нем сейчас происходила, не могла закончиться ни победой, ни поражением, она могла продолжаться бесконечно, может, до самой смерти, если не придет кто-то, имеющий право, и не прикажет. Или даст в руки монетку, и можно будет бросить жребий, чтобы знать, как поступить в этой не предусмотренной никакими инструкциями ситуации. — Пошли! — повторила Инга, и Питер поразился твердости ее голоса. Девушка командовала так, будто умела делать это с самого детства. Может, так оно и было, он не знал, как жила Инга до его появления, понимал лишь, что она была изгоем, таким же, как он, иначе между ними не пробежала бы искра, Инга не пошла бы за ним, и все было бы сегодня иначе. Подняв ружье к плечу, Олег повернулся и все-таки последовал за гостями на улицу. Перед домом мэра собралась небольшая толпа, в которой, к удивлению Питера, не было ни одного мужчины — только женщины среднего возраста и дети, старшему из которых вряд ли было больше трех. Дети держались за материнские подолы, сосали пальцы, а женщины переговаривались друг с другом и, хотя наверняка пришли сюда с определенной целью, о которой нетрудно было догадаться, на вышедших из дома Ингу с Питером не обращали внимания. — Собака, — сказала Инга. — Веди нас туда, к собаке. Олег пошел по улице в сторону реки, на душе у него заметно полегчало, он начал насвистывать какую-то мелодию. Инга взяла его за руку, не ту, конечно, в которой Олег держал ружье, и Питера опять кольнуло неприятное ощущение, которому он не мог найти названия. Он пошел следом и оглянулся посмотреть, что станут делать женщины. Естественно, кто-то бросил жребий, монетка (похоже, золотая — как она сверкнула на солнце!) упала в траву, и, подобрав ее, женщины стали спокойно расходиться, будто им теперь все стало неинтересно. Питер догнал Ингу и услышал, как она говорила Олегу, чуть ли не повиснув у него на руке: — Послушай, нам очень нужна эта собака, вам она не нужна, а нам очень, нам она просто необходима… — Инга! — позвал Питер, девушка говорила совсем не то что нужно, она могла запутать Олега так, что тот выпадет из реальности. Такие случаи бывали: две недели назад в одном из поселков, где Питер останавливался на ночлег, это произошло с молодым парнем, попавшим в совершенно безнадежную ситуацию выбора из нескольких равновероятных позиций. Парень определенно сошел с ума. — Инга, пожалуйста! Девушка оглянулась, и взгляд ее был таким призывным, таким эротическим, таким откровенно бесстыдным, что Питер едва не упал, будто опять споткнулся о проволоку. «Это она мне? — подумал он. — Или Олегу? Неужели Олегу?» Так он и плелся за Ингой, продолжавшей виснуть на Олеге, и неожиданно обнаружил, что ружье висит уже не на плече конвоира, а на шее девушки; когда произошло это перемещение, Питер не заметил. Из хибары, к которой они подошли, послышался собачий лай, и навстречу им выбежала белая дворняга, каких множество в любой деревне. Ничего особенного, пес как пес, и лаял он, скорее, по обязанности. Следом за псом вышла седая женщина, ростом она была Олегу ниже плеча, волосы коротко стрижены, а платье когда-то, похоже, именовалось вечерним, но сейчас было настолько потрепанным и залатанным в десятке мест, что назвать эту хламиду платьем Питер мог лишь при большом воображении. Женщина молча следила, как пес бегал кругами и заливался лаем — впрочем, лай становился все тише и заунывнее, а через минуту и вовсе смолк. Пес уселся на задние лапы и застыл. — Фасси, — сказал Олег, — его имя Фасси. — Лиза, — представилась женщина, — мое имя Лиза. — Питер. А это Инга. Очень приятно. Вы не… — Нам нужна эта собака, — сказала Инга, прерывая Питера. — Нам она очень нужна. Потом мы ее вернем. Лиза слушала сначала хмуро, затем на лице ее появилось выражение радости, которое все усиливалось и перешло в восторг. Питер не понимал: неужели слова Инги вызывали сначала у Олега, а потом у этой женщины такую непредсказуемую реакцию? Может, для него — непредсказуемую? Может, жизненный опыт научил Ингу такому, что для Питера пока оставалось за семью печатями? И не мешать нужно было ей, а подчиняться? — Да, — согласилась Лиза. — Да. Фасси пойдет с вами. — Фасси, — ласково сказала Инга и поманила пса ладонью. — С нами. Ты понял? — И, обернувшись к Питеру, добавила: — А ты-то чего молчишь? Зови его, он пойдет. — Фасси, — сказал Питер. — Покажи нам вход в Долину. — Думаешь, он понимает? — усмехнулась Инга. — Надо объяснить ему, чего мы хотим. Пес встал и пошел прочь, подняв хвост и опустив нос к земле. — Надо будет его покормить, — деловито сказала Инга. Ружье она положила на землю перед Олегом, взяла за руку Питера, отчего по его телу прошла горячая волна неизвестной ему прежде энергии, и потянула за собой. Питер пошел, не оглядываясь: почему-то он знал, что, пока они не скроются из виду, Олег и не подумает поднимать оружие. Фасси бежал все быстрее, они шли по лугу, поросшему довольно высокой травой, в которой собаку и видно не было, торчал только высоко поднятый хвост. Странное ощущение охватывало Питера по мере того, как они удалялись от Баимова — будто он погружался в глубокий водоем, сначала по щиколотку, потом по колено, по грудь, идти становилось труднее, надо было разгребать перед собой воздух. Питер хотел рассказать о своих ощущениях Инге, но девушка шла впереди, и он не мог ее догнать, а Фасси был вообще, казалось, на пределе видимости. Питер остановился, чтобы перевести дух, огляделся по сторонам, стараясь запомнить, в каком направлении возвращаться, и понял, что стоит в центре огромной чаши, края которой были горами, луг — дном, а небо — невероятно высокой крышкой, твердой и притягивавшей все испарения. И не только испарения, но и все звуки, и не только звуки, но и мысли тоже, потому что каждая мысль сразу будто просачивалась из головы по каким-то порам в черепной коробке и устремлялась в небо, вверх, все выше. Питеру даже показалось, что он видит эти свои мысли: они висели редкими облачками около яркого, но почему-то совершенно не слепившего глаза и не жаркого солнца, стоявшего высоко и, похоже, прекратившего свое движение по небу. Чей-то голос позвал Питера, и он пошел вперед. Тяжелый, но чистый воздух доходил ему уже до шеи, а потом поднялся выше. Питер утонул в нем, и все дальнейшее, казалось, происходило не с ним, а лишь с его сознанием, все запоминавшим, но ни во что не способным вмешаться. Посреди луга трава оказалась скошенной. В траве стояла странная дверь — обычная коричневая дверь с медной ручкой в форме головы льва. Не было видно ни собаки, ни Инги, и сознание, оставшееся от Питера, знало, что они уже там, за дверью, и ему тоже нужно попасть за эту плоскость, которую дверь всего лишь обозначала. Питер толкнул дверь и вошел. * * * За дверью оказалась большая пустая круглая комната без потолка. Вместо потолка светили звезды. Они мерцали так отчаянно и вразнобой, что у Питера закружилась голова — он никогда не видел, чтобы мерцание было таким сильным. Что-то происходило с ним, когда он смотрел вверх, он будто поднялся над поверхностью пола, но не полетел, звезды лишили его опоры. Ноги болтались, как тряпичные, и Питер испугался — не за себя, а за Ингу, вошедшую первой. И собака… куда делась собака? Ее тоже не было видно, а лая Питер не слышал. — Инга! — позвал он, и голос прозвучал, как ему показалось, лишь в его сознании. — Инга, где ты? — крикнул Питер, но в плотном теплом воздухе слова падали оземь и разбивались, не прозвучав. Тело его поднялось выше, звезды приблизились, хотя и остались мерцавшими точками. Питер почему-то знал, что должен сделать нечто простое, и тогда он окажется в мире, о котором всю жизнь мечтал, ради которого жил. Но он даже представить себе не мог, как следовало поступить. Будь у него простой выбор — один вариант из двух или трех, — он мог подбросить монетку, хотя и презирал людей, которые таким образом решали любые проблемы, но сейчас Питер готов был на все, и монетка лежала у него в кармане… — Нет, — произнес он. Что — нет? Спросил ли он себя сам или голос, прозвучавший в сознании, принадлежал кому-то другому? — Нет, — повторил Питер, — не для того я здесь, чтобы бросать монетки. За себя я решаю сам. Его уронили, выпустили из широких ладоней, поддерживавших Питера над землей. Приложился он крепко, особенно досталось копчику, боль пронзила тело, и Питер подумал, что не сможет встать, но, к собственному удивлению, вскочил на ноги и обнаружил, что мир вокруг него изменился. По-прежнему в небе мерцали звезды, но стены исчезли. Не было ни луга, ни стоявшего за ним леса, но почему-то Питер был уверен в том, что находится все там же, неподалеку от Баимова, просто Долина приобрела свой истинный вид, не скрытый под травой, за деревьями и руслом речушки. Огромная, трех километров в диаметре, чаша, будто когда-то сюда упал гигантский метеорит, а может, здесь был кратер давно потухшего вулкана. — Красота какая! — сказал рядом тихий голос, и Питер обернулся, ожидая встретить взгляд Инги, живой и невредимой. Девушка действительно стояла в отдалении и улыбалась, но говорила не она, у ног Питера вертелся Фасси и шепеляво бормотал: — Какая красота, так красиво не может быть в настоящем мире, здесь все придумано, все как надо, здесь можно жить… — Фасси, — сказал Питер, — помолчи. А лучше — полай немного, это для тебя более естественно. По крайней мере, не будешь лаять глупости. — Инга! — позвал он. — Иди сюда, я тебя больше одну не оставлю! Инга медленно пошла, не переставляя ног, поплыла по воздуху и протянула Питеру руки — он сжал ее тонкие пальцы. — Где мы? — спросила Инга, отстранившись. — В Большой чаше, — вместо Питера ответил Фасси. — Ты умеешь разговаривать? — удивилась девушка и погладила собаку по спине. Шерсть вздыбилась, будто в ладони был заключен сильный электростатический заряд. — Я умею думать, — пояснил Фасси, увернувшись. — Я слышу твои мысли? — А я — твои. И еще чьи-то мысли проникли в сознание Питера. Понять их он не мог. Услышать — тоже. Он только осознавал, что они были. Везде — в воздухе, на жесткой, рыжего цвета почве, в небе, куполом накрывшем Долину; и звезды, мерцая, излучали чьи-то мысли, проносившиеся мимо подобно пулям или снарядам и разбивавшиеся о землю на множество осколков, которые невозможно было собрать в целое умозаключение. — Мы будем здесь жить? — спросила Инга. — А что мы будем есть? Питер не сомневался в том, что им не дадут умереть от голода и жажды, его интересовала другая проблема. Он шел сюда половину своей жизни. Он дошел. И должен получить наконец ответ на вопрос, мучивший его с детства. Кто мог ему ответить? Горная цепь, окаймлявшая Долину? Рыжая земля? Звезды, сиявшие в небе? Или тот, кто сотворил все это и позвал их сюда, чтобы… Чтобы — что? — Кто ты? — спросил Питер. — И кто теперь мы? — Ты знаешь! — ответ был кратким, как падение камня. — Не знаю! — закричал Питер. — Я все время об этом думаю, с тех пор, как мне дали монетку, а я спрятал ее и стал для всех чужим. — Ты знаешь, — повторил голос. — Ты знаешь, — сказал Фасси, присев перед Питером на задние лапы. — Ты знаешь, — сказала Инга и поцеловала Питера в щеку. — Но я… — пробормотал Питер. — Я не… — Тебе нужно собраться с мыслями, — посоветовал Фасси. — В них есть все, только расположи их в нужном порядке. — Ты так хорошо мне объяснял, — сказала Инга. — Неужели не сумеешь объяснить себе? — Прежде всего нужно поесть, — заявил Питер, оттягивая минуту, когда ему придется говорить с тем, кто был ответствен за все происходившее на Земле в последние полвека. Он ждал этого разговора и боялся его. — Ты действительно хочешь есть? — спросила Инга. — Я не голоден, — сказал Фасси, помахивая хвостом. — Да и я тоже, — честно признался Питер. — Просто… — Я понимаю, — сказал Фасси, и Питеру показалось, что пес улыбнулся. Инга промолчала. Она опустилась на теплую землю, устроилась поудобнее и подняла на Питера ожидающий взгляд. — Сейчас, — сказал он. — Только дайте сосредоточиться. * * * Сверхновая вспыхнула недалеко от Солнца, и яркость ее была так велика, что голубую звезду-гостью видели даже днем. Сверхновая испускала жесткие лучи, проникавшие сквозь радиационные поля Земли и выбивавшие то ли лишние электроны, то ли целые атомы из клеток головного мозга. Когда полтора года спустя Сверхновая угасла, люди обнаружили, что стали другими. Известный политик, президент большой страны, претендовавшей на мировое лидерство, не смог в нужный момент принять правильное решение: бедняга стоял перед избирателями и должен был всего лишь ответить «да» или «нет». Впрочем, вопрос был задан очень важный и даже судьбоносный, следовало хорошо подумать, прежде чем отвечать, он и думал — час, другой, а люди ждали и не могли взять в толк, что происходило с их харизматическим лидером. В конце концов он упал в обморок. Решили, что виновата жара, стоявшая в те летние дни на всей территории государства. Обмороки случались у многих. Почти у каждого. Сначала была утрачена способность решать самые важные проблемы — принять предложение начальник» о новой должности или ответить отказом, объявить соседнему государству войну или ограничиться нотой протеста, проголосовать за новый закон о борьбе с преступностью или поднять руку против… Довольно быстро влияние Сверхновой начало сказываться на повседневных делах: проснулись вы утром и тупо смотрите на пустую чашку, не в силах решить простейшую дилемму — выпить кофе или налить себе чаю. Кое у кого не выдерживало сердце, и люди умирали. Врачи придумали термин «Синдром выбора», появилась новая ужасная болезнь, и споры шли о том, была эта болезнь психической или следствием химических изменений в составе коры головного мозга. Споры, впрочем, быстро прекратились, поскольку выбрать между двумя гипотезами оказалось невозможно. И наступил хаос. * * * — Откуда ты это знаешь? — спросила Инга, когда Питер сделал в повествовании паузу, чтобы привести в порядок мысли. — Мне рассказывал дед Борис, — объяснил Питер. — Мы с ним очень дружили, у нас была общая тайна. — Тайна? — поднял голову Фасси. — Нам не нужна была монетка, — сказал Питер. — Видимо, это передавалось по наследству. Дед, который был молодым, когда вспыхнула Сверхновая, не получил, вероятно, своей доли облучения. А может, у него был иммунитет. Когда мне исполнилось три года, я, как все, прошел инициацию, мне повесили на шею детскую монетку из дешевого металлического сплава, если и потеряешь, не жалко, и я получил право самостоятельного выбора. Бросая монетку, я мог решать, идти ли мне играть с ребятами в футбол или отправиться на реку ловить рыбу. На самом деле мне достаточно было секунду-другую подумать, сравнить, разобраться в том, чего мне хотелось больше. Я не понимал, зачем мне этот металлический диск, он мешал, заставлял меня порой делать совсем не то, что мне на самом деле было нужно. — Со мной происходило то же самое, — вставила Инга. — Только… У девочек рефлексы срабатывают чаще, и когда мой брат бросал монетку, чтобы прийти к какому-нибудь решению, мне достаточно было поступить рефлекторно… — Потому-то, — перебил Питер, — женщин перестали слушать вообще, и к принятию решений, тем более на государственном уровне, их не допускали уже лет через десять после того, как Сверхновая угасла. Жребий позволял решить любую проблему, а женская интуиция порой так портила статистику… — Глупо, — обиженно сказала Инга, пожимая плечами. — Господи, — протянул Питер, — глупо, бездарно, невыносимо было все… Ты хоть понимаешь, что в один далеко не прекрасный день нелепое излучение из космоса лишило человека разума? Разум — это возможность сознательного выбора. — А я слышала… — начала Инга, но Питер не дал ей договорить. — Слышала! — воскликнул он. — Конечно! Всем известно, что человеческий разум заключается в том, чтобы свободно принимать свой жребий. Но раньше было иначе, и люди знали, чего хотели! Разум — это самостоятельный сознательный выбор. Сознательный, понимаешь? — Я всегда… — Ты — да. И я тоже. Мы с тобой не такие, как все. Разве ты всю жизнь не скрывала от людей способность без подсказки решать свои проблемы? Свободу воли дал человеку Бог, так написано в Библии, но сейчас даже эту книгу трудно найти, потому что лет через пять после Сверхновой выпал жребий — книги уничтожить. Большой жребий: в Москве собрались делегаты из разных городов, и каждый бросил свою монетку, а потом посчитали, и оказалось, что все напасти человечества — из-за книг. — У тебя дед был… — Уродом, — сказал Питер, потому что Инга не могла подобрать нужного слова. — А у меня и дедушки с бабушками, и родители совершенно нормальные, — продолжала девушка. — И оба брата. И младшая сестра, Я одна такая. Почему? — Откуда мне знать? — Питер погладил Ингу по голове, а потом наклонился и поцеловал ее в щеку, девушка отстранилась, но лишь на мгновение, чтобы встретить взгляд Питера и прочесть в нем то, что ей так хотелось увидеть еще вчера, и сегодня утром, и потом, когда шли в Долину… — Я люблю тебя, — пробормотал Питер, когда затянувшийся поцелуй закончился долгим вздохом. — Ты хотел меня прогнать, — с укором напомнила Инга. — Прости, — сказал Питер. — Я думал, ты такая, как все, и я не имею права портить тебе жизнь. — А сейчас, — улыбнулась девушка, — ты такое право имеешь? Фасси тявкнул, привлекая к себе внимание, и привстал, подняв морду к небу. Питер посмотрел вверх: звезды исчезли. Купол неба стал ярко-зеленым, и в центре его пылало солнце, окруженное нежным сиянием, смягчавшим излучение светила, делавшим его переносимым для взгляда. Солнце было белым, а не золотистым, каким его привык видеть Питер, но это обстоятельство не смущало, напротив, Питер принял изменение, как должное, и сказал, обращаясь к Инге: — Наверное, мы уже прибыли на место. — На место? — не поняла девушка. — Куда? — Не знаю, — сказал Питер. — Главное — не отходи от меня. И ты, Фасси, тоже. Мы должны держаться вместе. — Тяф, — сказал Фасси, не умея, видимо, от избытка чувств выразиться яснее. — Стоят… не заходят… — Кто стоит? — спросил Питер. — Где? Фасси не отвечал, собачье естество взяло верх над его лингвистическими способностями, и лаял он теперь истово, вкладывая всю свою собачью душу, а когда из-за дерева появился мужчина в свободной рубахе и потертых джинсах, Фасси бросился на него и пытался укусить, но у пса это не получалось, будто пришедший был заколдован. Пес успокоился, отбежал к Питеру, и тот с удивлением отметил, что Фасси махал теперь хвостом с таким удовольствием, будто минуту назад не врага пытался прогнать, а лучшего друга встретить и приветствовать. — Господи, — прошептала Инга и ухватила Питера за локоть. — Здравствуйте, — сказал пришелец. — Ты Петр Варламов, верно? — Верно, — пробормотал Питер. Он видел это лицо, точно видел, но где и когда? — А тебя зовут Инга Жеянова, я не ошибаюсь? Инга не ответила, только крепче ухватила Питера за руку. — А это Фасси. Пес неуверенно тявкнул, но природная собачья вежливость взяла верх, и он сказал мирно: — Да. А ты Петр Варламов. — Правильно. И только теперь Питер понял, почему лицо этого человека и его одежда показались ему знакомыми. — Я? — изумился он. — Я, — кивнул Питер. — Согласись, когда разговариваешь с собой, логично видеть собеседника. — Ты… — протянул Питер, — из моего будущего? — Не нужно выдумывать сущностей сверх необходимого. Я — это ты, какой ты есть сейчас. — Ты… отсюда? И знаешь больше меня! — Нет, — решительно возразил Питер, — но если мы сядем и поговорим, то скоро будем знать гораздо больше, чем знали. — Не отпускай мою руку, — прошептала Инга на ухо Питеру. — Только не долго, — посоветовал Фасси, усаживаясь у ног Питера, — я терпеть не могу долгих разговоров. Питер опустился на землю, вытянув ноги, и взглядом предложил Питеру сесть рядом. Тот так и сделал, Инга села тоже, почему-то оказавшись на одинаковом расстоянии от обоих Питеров. — Это твой выбор? — спросил ее Питер. — Надеюсь, тебе не придется подкидывать монетку, чтобы решить, с кем ты? — Не нужно так, — поморщился Питер. — Выбрать Инга сумеет. Рассказывай. — Тебе? — нахмурился Питер. — Ты знаешь все, что известно мне. — Да, — согласился Питер. — Твое знание во мне есть. Но нет твоей памяти. — А это важно? Питер промолчал. — Сверхновая, — пояснил Питер, — не имела к тому, что с нами произошло, никакого отношения! Он ждал реакции, но Питер сидел молча, лишь взгляд его изображал заинтересованность. Смотрел он, впрочем, не на Питера, а на Ингу, и заинтересованность его, похоже, была совсем иного свойства. Питеру очень не понравился этот взгляд, хотя он и понимал, что сам смотрел на девушку точно так же. — Что значит — никакого отношения? — спросила Инга. — Никакого, — повторил Питер. — Я понял это совсем недавно. На пути мне. попалась маленькая деревня в предгорьях Урала, там жили всего три семьи, а может, четыре, в деревне было четыре дома, но один то ли стоял пустой, то ли те, кто в нем жил, куда-то ушли, я их не видел. Михаил Иванович Баратов не рассказал мне историю своей деревни, монетка не велела ему, но на стенах в его доме я увидел старые фотографии, настоящие звуковые фотографии, на одной был сам хозяин, а на другой он же рядом с каким-то стариком, и старик говорил такие слова: «Знаешь, я так и не смог решиться, а звезда еще не воссияла, и потому я желаю тебе…» Что-то, наверное, сломалось в рамке за столько лет, щелчок, фотография возвращалась к началу, и старик опять говорил, обращаясь к молодому Баратову… — Баратовы, — вспомнила Инга. — Это же Полесово, пятнадцать километров от нашей деревни. Я там была однажды. И фотографию видела, но мне и в голову не пришло… — В моей голове тоже что-то щелкнуло, когда щелкнуло в фотографии, — сказал Питер. — И я задал себе такие вопросы. Почему излучение Сверхновой повлияло только на человеческий мозг? И что было раньше? — Ты задавал странные вопросы, — заметил Питер. — Наверное, тебе пришлось несладко в жизни. — Вопросы я задавал себе, — хмуро уточнил Питер. — Другие… Ты думаешь, мне досталось? — Ровно в половине заслуженных тобою случаев, — усмехнулся Питер. — Вот именно! Даже мой брат… младший… Сначала я лупил его — пользовался тем, что он не успевал подкинуть монету, чтобы решить: дать мне по уху или отойти в сторону. А потом он приноровился: рефлексы вырабатываются быстро и становятся безальтернативными, решает подсознание, а ему монетки не нужны… — Так вот, он уже не подкидывал монетку, а бросался на меня с кулаками. По поводу и без повода, рефлекс: как увидит меня, так сразу… Мне пришлось уйти. — Из деревни? — Из дома. Из деревни я ушел позже, когда понял… — Что? — спросил Питер, потому что Питер надолго замолчал, глядя в зеленое небо, где солнце застыло, будто остановилось то ли время, то ли вращение планеты. — Из деревни, — сказал Питер, — я ушел, когда понял, что должен найти передатчик. — Найти что? — поднял брови Питер. — Передатчик, — повторил Питер. — Такую штуку, с помощью которой новое человечество связывается с другими цивилизациями. — Вот оно что, — сказал Питер. — Вот, значит, почему ты искал похожую на метеоритный кратер Долину и спрашивал каждого встречного… — Конечно, — пожал плечами Питер. — Если прийти к одному выводу, из него неизбежно следует другой. — О чем ты говоришь? — спросила Инга. — Какой кратер? Что такое метеорит? — Я нашел такой кратер, верно? — с беспокойством спросил Питер. — И то, что здесь, действительно дверь? — Куда? — мягко спросил Питер и взял Ингу за руку. — Во Вселенную! — с вызовом сказал Питер. — Муравей ищет вход в муравейник. — Не очень хорошее сравнение, — заметил Питер. — Лучшего у меня нет. — О чем говорите вы оба? — настойчиво спросила Инга и отобрала у Питера руку. — Почему вы говорите так, чтобы я ничего не поняла? — Это не специально, — смутился Питер. — Просто он знает больше, чем ты, ему не нужно объяснять кое-какие вещи. — Я знаю больше, — согласился Питер, — но кое-какие вещи мне все-таки нужно объяснить. Зачем ты пришел сюда? — Пожалуйста, — хмуро сказал Питер и попытался сесть ближе к Инге, но она отодвинулась, и рука его, которой он хотел обнять девушку, повисла в воздухе. — Пожалуйста, — повторил Питер и сложил руки на коленях, — не делай вид, что не понимаешь простых вещей. — Я действительно не понимаю, — спокойно отозвался Питер. — Хорошо… — Питер подумал, поднял взгляд в небо, где солнце, к которому он не успел привыкнуть, сдвинулось наконец к горизонту, ограниченному горным кряжем. — С детства я любил читать… я имею в виду настоящие книги, в которых рассказывалось о том, что было до Сверхновой, в книгах я прочитал, как еще в две тысячи тридцать шестом году случилась война между большими странами… забыл названия, этих стран сейчас нет… Началась война потому, что лидер одной страны никак не мог решиться на какие-то действия по отношению к другой стране. И парламент тоже очень долго не мог принять решения. Во второй стране ситуация сложилась таким же образом, и однажды за людей решил компьютер, началась бойня, миллионы людей погибли, и никто не мог решиться отдать приказ, подписать мир, хотя никому война была не нужна. Это произошло до Сверхновой. А еще я прочитал, что до Сверхновой были люди… я не знаю точно, что это означало, их называли террористами… Они обладали волей, а те, против кого террористы действовали, свободой воли уже не обладали и поступали случайно, будто монетку подбрасывали: — Я ничего не понимаю, — пожаловалась Инга, — о чем ты рассказываешь? — Поймешь потом, — отмахнулся Питер, — продолжай, пожалуйста. — И я понял, что все началось задолго до Сверхновой, а когда вспыхнула звезда, люди решили, что излучение объясняет, почему они стали такими… Может, даже решили не сами, а кто-то из ученых бросил монетку… Или нет, монетки появились позже? Не знаю, я слишком мало прочитал, чтобы понять. Но уверен, что звезда была ни при чем. — Ни при чем, — повторил Питер. — Продолжай. — Однажды я нашел Библию. Ветхий и Новый Завет. Странно, что я не видел этой книги раньше — дед Борис говорил мне, что в старые времена Библия была у каждого, кто умел читать, потому что это книга Бога и там написано, как должен поступать человек. Библию я нашел на чердаке у селянина, он пустил меня заночевать — не по доброте душевной, просто жребий так выпал. И выпало мне, — продолжал он, — ночевать на чердаке, где оказалась довольно большая библиотека: книг сто или двести, все целые, хотя и потрепанные, когда-то их читали, а потом почему-то не выбросили и не сожгли, а подняли на чердак, с глаз долой. Такой книгам выпал, наверное, жребий. Там я и обнаружил Библию, где было написано, что свобода выбора — Божий дар и самое ценное, что Господь дал человеку по доброте своей. Не умея сознательно выбирать, человек становится вровень с тварями бессловесными… — Это так, — рассеянно сказал Питер, глядя вверх, на солнце, и не щурясь, — но и не так в то же время. — Я понял это значительно позже, — кивнул Питер. — Что? — То, что наверняка известно тебе, — с вызовом сказал Питер. — Свобода выбора сделала разумным человека, но отсутствие этой свободы не вернуло человека в животное состояние. Разве эволюцию живого можно повернуть вспять? Разве природа способна двигаться в обратном направлении? — Я знал, что ты умен, но не представлял, до какой степени, — пробормотал Питер. — При чем здесь ум? — разозлился Питер. — Каждый дошел бы сам до этой мысли, будь он способен рассуждать, а из двух возможных решений выбирать логически вытекающее из предыдущего. — Единственно возможное? — усмехнулся Питер. — Единственно правильное! — поправил Питер. — Возможностей всегда достаточно. Правильный выбор — один. — Зачем ты пришел в Долину? — прямо спросил Питер. — Чтобы уйти к звездам, — твердо сказал Питер. — С Ингой, если это возможно. Один, если это будет необходимо. — Ты бросишь меня здесь? — ахнула девушка. — Это ты пошла за мной, верно? — спросил Питер. — Инга любит тебя, — мягко напомнил Питер. — Но у меня есть выбор, — с вызовом отозвался Питер. — Никто тебя пока перед выбором не поставил, — покачал головой Питер. — И не поставит, потому что ты неправильно понимаешь назначение Долины, и этого кратера, и каверны в мироздании. — Солнце, — сказал Питер. — Это не Солнце Земли. — Нет, — согласился Питер. — И все-таки мы на Земле и здесь останемся. Ты решил, что, лишившись возможности сознательного выбора, человечество деградирует, и чтобы спасти хотя бы часть людей, способности выбора не потерявших, иные цивилизации создали на планете космодромы и забирают в небо оставшихся, как в Библии прибирал Господь лучших представителей рода людского и поселял их в Раю? — Разве не так? — Не так, — сказал Питер. — Глупости! — воскликнул Питер. — Долина — чаша, куда опускаются ваши звездолеты. Еще сто лет назад — задолго до Сверхновой! — об этом знали. Я говорил с людьми: Долина всегда считалась проклятым местом. Здесь видели молнии, и свет, и какие-то тела, поднимавшиеся и опускавшиеся с неба. — Свобода сознательного выбора, — усмехнулся Питер, — предполагает, что верные предпосылки могут привести к неправильным умозаключениям. — Да? — Питер вскочил на ноги и ткнул пальцем в свое отражение. — А ты? Откуда ты здесь взялся? Понятно, что со звезд! — Нет, — спокойно сказал Питер. — Я здесь родился, когда вы с Ингой появились на склоне нынче утром. И уйду, когда уйдете вы. — Куда мы уйдем? — Обратно. В мир. К людям. — Мы не уйдем, — решительно объявил Питер. — Не для того я столько лет… — Здесь не пересадочная станция, — утомленным голосом сказал Питер. — Это глаз человечества. Или ухо… Хочешь знать, в чем ты ошибся? — Я не ошибся! — в отчаянии воскликнул Питер. Он не мог ошибиться. Другого решения не было. И ведь нашел он здесь, в Долине, то, что искал! — Инга, — произнес Питер, обращаясь к девушке, — ты любишь… меня? — Тебя? — переспросила Инга. — Тебя — нет. Его. — Кого? — спросил Питер с ужасом, в то время, как Питер снисходительно улыбался, но, может, Питеру улыбка только казалась снисходительной, а на самом деле была доброй? С чего бы, на самом деле, Питеру быть снисходительным к самому себе и у самого себя отбивать девушку? — Его, — повторила Инга и потянулась к Питеру, он потянулся к ней, они обнялись и застыли, впитывая внутреннюю энергию Долины. Питер ощущал, как много здесь носилось в воздухе разных энергий, у него то кололо в боку, то щемило сердце, то ныла печень, а то, как ему казалось, возникал вокруг головы золотистый ореол, сквозь который видно было плохо и все происходившее выглядело если не сном, то чем-то не очень связанным с реальностью. — Хватит, — сказал Питер, и Инга отпрянула, провела ладонями по волосам, нахмурилась, переведя взгляд с одного Питера на другого, и проговорила, не веря собственным ощущениям: — Я не знаю… Мне казалось… Я уже не могу разобрать… — Вот именно, — сказал Питер. — И никто не может. В том-то и цель. — Цель? — вскинулся Питер. — Цель в том, чтобы принять решение. Он поднялся на ноги и пошел на Питера, сжав кулаки. Питер стоял спокойно, не думая отступать, но и защищаться, похоже, тоже не собирался: даже рук не поднял, когда Питер размахнулся и правой врезал сопернику в скулу. Голова Питера дернулась, в глазах появились слезы, но он не отступил, а сверху, из космоса, пролилась на них невидимая энергия, поток, лавина; тяжесть, которую Питер не мог вынести, давила на плечи, он видел, что и Инга согнулась под этим грузом, будто старушка, и Питер тоже, и сам он приник к земле, но все-таки тянулся к девушке, чтобы помочь ей, поддержать, он подхватил Ингу, когда она начала падать, и почему-то ощущение лежавшего на его руках женского тела, придало ему сил, каких у Питера никогда не было. — Сейчас, — шептал он, — сейчас все пройдет, это хорошая энергия… Откуда он это знал? Но все действительно прошло. Они стояли вдвоем посреди поляны. Недавно здесь была голая рыжая почва. Сейчас трава доходила Инге до груди, а Питеру до пояса. Трава была ярко-зеленой, и лес тоже был ярко-зеленым, даже стволы вековых деревьев выглядели зелеными, и горы, поднимавшиеся за лесом, зеленели, как кузнечики, хотя Питер и знал, что зелеными на склонах были немногочисленные островки, а больше всего там было огромных коричневых валунов и скал, тоже коричневых, а на вершинах гор лежали проплешины снега — однако все кругом было зеленым, и Питера это нисколько не волновало. Он опустил девушку на примятую траву, поцеловал в губы и сказал: — Мы никогда не расстанемся. — Я это всегда знала, — улыбнулась Инга. — И я тоже, — сказал Фасси, возникший рядом, будто из пустоты. — Где ты был? — строго спросил Питер. — Неужели гонял мышей? — Здесь не водятся мыши, — сообщил Фасси. — Здесь? — переспросил Питер. — Где это — здесь? — В мире, — сказал пес, не умея объяснить то, что он чувствовал. — А где… — начал было Питер, но прикусил губу. Его не интересовало, куда исчез Питер. Ушел, и Господь с ним. А то, что нужно, он и сам знал. Он это знал всегда. Вот только… Питеру стало страшно, — Инга, — прошептал он, — кто я? — Ты? — девушка провела ладонью по его щеке, коснулась уха, затылка, притянула к себе его голову и поцеловала в губы. — Ты Питер, — сказала она. — Мой Питер. Только мой. — Да, — сказал он нетерпеливо, — я Питер, но какой из двух? — Ты единственный, — улыбнулась Инга. — Разве тебя может быть двое? — Нас было двое! — воскликнул Питер. — Один я и другой… Он запнулся, пытаясь объяснить отличие между собой и тем, кто недавно был здесь. — И другой тоже я, — упавшим голосом закончил Питер. — Значит, я выбрала правильно, — сказала Инга. — Ты всегда выбираешь правильно, — льстиво пролаял Фасси, мало понявший в том, что здесь происходило, но готовый защитить хозяйку от любой опасности. — Почему все такое зеленое? — спросил Питер и, не закончив фразы, понял, что ошибся: трава оставалась зеленой, хотя и выглядела пожухлой, а коричневые деревья раскорячились, чтобы не уронить огромные раскидистые кроны, горные склоны за лесом были пятнистыми и самая высокая вершина сверкала снежной белизной. — Что-то было с моими глазами, — пожаловался Питер, понимая, что не только глаза его подвели, но и все органы чувств, да и с памятью его тоже что-то случилось: он не помнил многих эпизодов из своего детства, тех, что недавно доставляли ему удовольствие, например, как он с отцом однажды… Не вспоминалось, зато он знал теперь такое, что ему в голову не могло прийти, такое, что меняло его представления о собственном будущем, и о будущем Инги, и даже о будущем той планеты, на которой он сейчас находился. Разве это не Земля? — Пойдем, — сказал он девушке, — нам нужно найти место и построить дом. Крепкий дом, чтобы его не повалила буря. Он знал, что для этого ему не понадобятся ни топор, ни молоток, ни гвозди. Нужно только желание. Решение. Выбор. Питер умел выбирать. * * * — Они позволили нам так жить, — сказал Питер поздно вечером, когда дом стоял на поляне, обернувшись к лесу окном спальни. Небо после заката стало не фиолетовым, а темно-зеленым, и на нем проявлялись, будто просыпались после дневного сна, звезды, каких он никогда не видел. Питер пытался найти знакомые созвездия, но узор разноцветных мерцавших блесток был другим и все равно почему-то узнаваемым, хотя он и не мог вспомнить, что напоминали ему длинные цепочки звезд, протянувшиеся под куполом от горизонта к горизонту. Он ждал, когда взойдет луна, но не дождался — Инга позвала его в дом, и, кликнув пса, резвившегося в траве, Питер вошел в гостиную, где мебель появлялась, когда становилась нужна. — Я так и представляла себе счастье, — сказала Инга, когда Питер уселся в глубокое кресло перед камином, в котором ярко пылали дрова. Она придвинула ближе к огню маленькую скамеечку и села у ног Питера, а Фасси улегся рядом, положив голову на лапы и поглядывая на хозяина блестевшими в полумраке глазами. — Мы в сказке, и она скоро кончится? Дом рассыплется и станет песком, дрова пустят корни и превратятся в деревья, а мы с тобой… Что будет с нами, Питер? — Боюсь, что ничего, — сказал он, протягивая к огню руки. — И это самое ужасное: Фасси тихонько тявкнул, выражая свое согласие с мнением хозяина, а Инга, покачав головой, переспросила с недоумением: — Ужасно? — Прожить всю жизнь в глуши, в замечательном доме, не испытывая ни голода, ни жажды, без диких зверей, которые могли бы нам докучать и на которых мы могли бы охотиться, без посевов, потому что здесь растут только никому не нужные травы, без… Он замолчал, потому что не хотел произносить вслух слово, пришедшее на ум. Инга услышала. — Без любви, — повторила она. — Почему? Я люблю тебя, и этого никто не отнимет. — Да? — сказал Питер. — Безмятежная жизнь убивает любовь так же верно, как долгая разлука. Настанет день, когда ты посмотришь на меня и не увидишь того Питера, за которым пошла на край света. Настанет день, когда мне нечего будет сказать тебе, и мы замолчим… надолго? Я не знаю даже, сколько лет жизни они нам подарили — может, тысячу или миллион, а может, мы будем жить, пока светят звезды… — Они? Кто? — Не знаю. Есть вопросы, которые нам не позволили задать. И ответы, которых мы никогда не узнаем. — Ты говоришь, как… — Инга запнулась, и Питер закончил фразу: — …как тот Питер, который был здесь недавно. Может, я это он и есть. А может, нет. Это выбор в самом себе, который я не в силах сделать. — Ты не знаешь… — Я знаю и то, чего не знал раньше, — перебил ее Питер. — Я шел в Долину, потому что думал: здесь станция связи с Другими. Люди теряют разум, я не знаю, почему это происходит, не думаю, что виновата Сверхновая, просто так совпало. И за этим печальным процессом наблюдают те, кто ждал встречи разумов, контакта цивилизаций, а вместо этого… Им должно быть важно спасти хотя бы немногих, тех, кто сохранил сознательную волю. Они не могут быть безразличны! Я искал… Мы. Ты и я. Мы пришли. А оказалось, что здесь клетка. Питер печально рассмеялся. — Пройдет время, — сказал он, — и мы лишимся главного: того, что пока с нами. Мы перестанем принимать решения, нам это будет не нужно. Мы забудем, какое это счастье — решать. Говорить «да» или «нет» не потому, что так упала монетка, а потому, что к этому выводу привели нас знание, логика и рассудок. — Ты думаешь… — Мы станем, как все, — уверенно сказал Питер. — Нас заманили. Нас не спасти хотят, а вернуть. Ты слышала, что сказал тот: он ждал, когда мы уйдем обратно, к людям. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — пожаловалась Инга. — Но если тебе здесь плохо, давай уйдем. Прямо сейчас. — Мы уже ушли, — пробормотал Питер. — Больше нам уходить некуда. Возвращаться? Ни за что. А больше нас никуда не пустят. Хочешь попробовать? Он встал, Фасси и Инга последовали за ними на поляну. Питер шел, не оглядываясь, он принял решение, о котором знал, что оно невыполнимо, это было — он прекрасно понимал — последнее решение в его жизни, он шел к невидимым в темноте горам, пес бежал чуть впереди, а Инга спешила следом. Первым границу ощутил Фасси, он залаял — громко, надрывно — и бросился под ноги Питеру, призывая не ходить дальше. — Там, — бормотал Фасси, — там… — Да, я знаю, — сказал Питер. — Хочу убедиться. Плотная материя невидимо протянулась во все стороны, будто театральный занавес, вросший в почву. Надавить — прогибается, но возникшее сопротивление отбрасывает руку. Можно броситься на преграду грудью — Питер так и поступил, — и тогда занавес пружинит подобно натянутому гамаку, в котором он спал в детстве. — Ты поняла? — спросил он. — Пойдем домой, Инга. * * * Поздно ночью они лежали на широкой кровати, смотрели друг другу в глаза, и отблески огня от так и не сгоревших дров в камине играли на их разгоряченных телах. Фасси спал, время от времени поводя ушами, будто отгоняя не существовавших здесь слепней. — Это счастье, — убежденно сказала Инга. — Сейчас — да, — согласился Питер. — Через десять лет… — У нас будут дети, — сказала Инга. — Появятся другие заботы, нужно будет принимать новые решения… — Да? — сказал Питер. Он не был уверен, что у них когда-нибудь родятся дети. Точнее, он был уверен в обратном, но эту мысль следовало от Инги скрывать, и Питер думал о том, что счастье быть с любимой ни с чем не сравнимо, и эта ночь не повторится, потому что она первая, а утром нужно будет осмотреть свою клет… свою поляну. — Не нужно, — сказала Инга. — Ты скрываешь от меня главное. Я хочу знать то же, что знаешь ты. Нам жить вместе. — Когда я был маленьким, — сказал он, глядя в огонь, — были еще живы люди, мечтавшие о том, что человечество выйдет к звездам и встретит братьев по разуму. Мой дед был таким, он мне много рассказывал… Знаешь, почему я Питер? Родители называли меня Петей, ребята — Петрухой, а дед — Питером, это был его любимый персонаж из фантастического фильма о встрече цивилизаций. — Ты говоришь не о том, — сказала Инга. «Конечно, милая, — подумал Питер, — я говорю не о том, но как мне подвести тебя к нужной мысли?» — Не нужно меня подводить, — сказала, а может, только подумала Инга. — Я тебя и так пойму. — Дед сказал мне однажды: люди разучились принимать сознательные решения. Любые. Те решения, что принимаются рассудком, а не подсознанием, инстинктом или условным рефлексом. Если за тобой гонится враг, ты бежишь — это инстинкт. Или принимаешь бой — это твой сознательный выбор. Если нужно решить, что съесть на завтрак, человек может умереть от голода, когда начнет сознательно выбирать: лучше съесть яичницу, потому что… Это «потому что» его убьет. — Зачем ты мне рассказываешь? — прервала Инга. — Это известно любому младенцу. — Но ты и я — мы другие… — Да. Ну и что? — Дед Борис тоже был другим, таким, как ты и я, и потому не смог ужиться с собственными детьми, не умевшими выбрать даже между двумя чашками, которые нужно поставить на стол, мама всякий раз пользовалась монеткой. «Питер, — говорил дед, — человечество было разумным, Когда каждый мог сознательно принимать решения. Люди деградируют быстро. Конструктор, который не может выбрать между двумя проектами, никогда ничего не создаст. Ученый, не способный выбрать между двумя гипотезами, никогда не сможет сделать открытие…» «Питер, — сказал он однажды, — люди скоро станут животными. Может, еще при твоей жизни. Сохрани себя, а если станет совсем невмоготу, ищи Долину». «Долину?» — спросил я, ничего не поняв. «Долину, окруженную со всех сторон горами, — пояснил дед. — Это не так уж далеко отсюда. С давних времен люди видели в Долине тех, кто приходил со звезд. Если человечество можно спасти, то, кроме них, сделать это некому. Возможно, им больше нет до нас дела. Но можно хотя бы попытаться…» — Но здесь нет никого, — пробормотала Инга. Глаза ее слипались. — Почему нет? — возразил Питер. — Разве появление другого Питера не говорит о том, что они там, наверху, следят за нами, и если кто-то может спасти людей, то только они… То есть я так думал, но понял, что ошибался. Зачем им нас спасать? Это не способ контакта, это ловушка. Сладкой сказкой они заманивают в Долину тех, которые, как мы с тобой, еще остались людьми. И не выпускают. Ждут, когда мы станем такими же. — Зачем? — Инга повернулась на другой бок, и Питер услышал не слова ее, оставшиеся непроизнесенными, а мысли — медленные, угасавшие, на грани сна и бодрствования. — Наверное, чтобы стать хозяевами Земли, — сказал он. — Дед надеялся, что они смогут помочь. А им нужна власть. Пока люди обладали разумом, они боялись начать вторжение. Теперь только такие, как мы с тобой, могут сопротивляться. — Глупости, — подумала Инга. — Питер, родной мой, давай спать. Ты ошибаешься. Ты перевернул все с ног на голову. Никто не собирается вторгаться на Землю. Никто не отнимет у нас с тобой возможности выбора. Я выбрала тебя, ты — меня, мы проживем сто лет… — Как мыши в мышеловке. Инга молчала, и мысли ее во сне стали совсем неразборчивыми. Питер прижался к девушке, обнял ее, она тихо вздохнула, сон опустился на них, и пока они спали, Фасси, которому почему-то спать совсем не хотелось, бродил по поляне, принюхивался к каждой травинке, поднимал ногу у каждого дерева, а потом над поляной взошла странная луна — зеленая, как салат, и пса тоже сморил сон, заснул он там, где стоял, а когда занялся рассвет, резво вскочил на ноги и заскулил, давая знать людям, что пора просыпаться. * * * Голод по-прежнему не ощущался. Может, нужные вещества были растворены в воздухе и впитывались легкими? Питер не знал, возможно ли это с точки зрения физиологии, но ни есть, ни пить не хотелось, и с отсутствием желания исчезла необходимость в важнейшем для человека выборе — выборе пищи. — Так постепенно все и будет, — сказал Питер утром. — Выбор пищи. Выбор подруги. — Ты еще хочешь выбирать? — вскинулась Инга. — Нет, — усмехнулся Питер. — Но ведь и выбора нет, верно? — Удивительно, — сказала Инга, — до чего мужчины непонятливы. Им все разжевываешь, а они делают неправильные выводы. Это так странно, это так меня всегда поражало… — О чем ты? — нахмурился Питер. — Ты сам сказал, что мы не на Земле. Это солнце… — И луна, — подсказал бродивший неподалеку Фасси. — Она была такая зеленая… — Луна? — удивился Питер. — Да, вы спали, она быстро взошла и быстро опустилась… — Вот видишь, — сказала Инга. — Мы не на Земле. — Значит, Землю они уже захватили. А нас… Помню, дед рассказывал, как пришельцы похищали людей, увозили в своих кораблях и производили над ними опыты. — Зачем им это было нужно? — раздраженно спросила Инга. — Может, во время опытов они и узнали о нашей ахиллесовой пяте? Если лишить людей свободы выбора, то захватить Землю будет сущим пустяком. — Не хочешь же ты сказать, что какие-то пришельцы сотворили с людьми такое! — Раньше я думал, что они просто воспользовались ситуацией… — Питер! — воскликнула Инга. — Помолчи, пожалуйста. Ты ничего не чувствуешь? — Нет, — сказал Питер, оглядевшись и не увидев в окружавшем пейзаже ничего примечательного. — Мужчины никогда не чувствуют главного, — пожаловалась Инга, обращаясь то ли к Фасси, которого она поглаживала по спине, то ли к кому-то невидимому, присутствовавшему здесь на правах равноправного собеседника. — А что я должен чувствовать? Девушка подняла руку и повела ею в воздухе, будто дотронулась до чего-то невидимого. — Помолчи, — сказала она. Постарайся ни о чем не думать. Слушай. И Питер услышал. Далекие голоса говорили о чем-то очень важном, шептали, бормотали, провозглашали, кричали, создавая тот шум, в котором невозможно выделить слова. Словно гул морского прибоя, когда волны шепчут, бормочут, кричат о своем, недоступном человеческому пониманию. Голоса были вокруг, но Питер понимал, что это космический прибой, разбившиеся о поверхность планеты волны космического шума. Говорили не здесь, говорили там, в вышине, и Питер поднял глаза, хотя и не надеялся, конечно, разглядеть говоривших. Небо… Теперь, услышав голоса, Питер увидел, что и небо стало другим: в полотне пространства будто зияли прорехи, сквозь которые в мир над Долиной проливались мысли, Диалоги, идеи, знания, чей-то непонятый опыт и чья-то неиспользованная жизненная сила. С ясного неба шел невидимый, но ощутимый дождь, Питер поднял руки и подставил ладони, чья-то мысль упала в них и впиталась кожей, а еще был чей-то вздох и чье-то сильное ощущение, от которого у Питера мороз пробежал по коже, он прижал ладони друг к другу и прикрылся от дождя, как зонтиком. Капли чьих-то знаний стекали на траву, и Питеру показалось, что трава заблестела, как сверкает на солнце мокрый луг после сильного ливня. — Теперь понимаешь? — спросила Инга. — Ты… — сказал Питер. — Ты это почувствовала еще вчера? Инга кивнула. — Я только не понимала, что со мной происходит. Мне казалось, ты чувствуешь то же самое и потом объяснишь мне… Питер смотрел вверх: солнце опустилось низко к горизонту, но казалось, что оно стояло над головой. Он мог увидеть звезды, для этого нужно было всего лишь не обращать внимания на свет, рассеянный в атмосфере. «Разве это возможно?» — подумал Питер и понял, что вопрос-то риторический. Возможно все. Он присмотрелся и увидел звезды. Мириады звезд, далеких и близких. Голубых и красных. Спокойных и нервно пульсирующих. Из раскрытого окна на Питера смотрела Вселенная. * * * — Мне жаль их всех, — сказал Питер. Солнце зашло, но Инга представила себе взметнувшееся к небу пламя костра, и они сели у огня, наслаждаясь теплом и запахом ночного луга. — Ты думаешь, что первое на Земле разумное существо так же печалилось о своих потерявших разум клетках? — спросила Инга. — Мы с тобой и сами клетки в организме человечества, только пока не потерявшие разум, — напомнил ПиТер. — Ты боишься, — сказала Инга, — ты все равно боишься, что однажды, проснувшись, не сможешь понять, в каком мире находишься, и станешь таким, как они. — Нет, — возразил Питер. — Я боюсь, что мы окажемся не достойны. — Знаешь, о чем я мечтаю? — сказала Инга. — Что сюда, в Долину, опустится космический парусник, небольшой, с одной каютой, и мы с тобой — и с Фасси, конечно, — поднимемся на борт. Ты встанешь у штурвала, ветер надует парус, и мы полетим туда, куда ты захочешь, я буду тебя любить — мне этого достаточно, — а Фасси станет лаять, если на пути окажется какая-нибудь комета. — Ну вот, — сказал Питер, — стоило тебе о чем-то подумать… Это была не комета. То, что появилось в небе и быстро приближалось, издавая тихое жужжание, больше всего походило на ковер-самолет из сказки о маленьком Муке, которую дед Борис рассказывал Питеру, когда тот был маленьким. На ковре сидел, поджав под себя ноги, старичок ста лет. Питер дал бы ему и двести, но знал: столько лет люди не живут и никогда не жили, разве что в библейские времена, но тогда и люди были другими, и нравы, и биология, конечно. Старик был одет в точности так, как дед Борис в последний день его жизни, и потому Питер решил, что, скорее всего, гость не был одет вообще, а широкая майка поверх потрепанных штанов возникли в его воображении. Инга видела, может быть, совсем иное облачение, а Фасси, бесхитростный пес, видел, наверное, старика обнаженным. Ковер-самолет опустился на траву, но старик остался сидеть. — Это Инга, — сказал Питер, приветливо улыбнувшись. — Мое имя Питер, а это наш пес Фасси. Мы здесь недавно и многого не понимаем. А как зовут вас? Старик внимательно выслушал приветствие и произнес, не разжимая губ: — С вами говорит программа генетических исключений. Если вас не устраивают природные условия, созданные в предложенном вам секторе, вы можете заявить претензии и выбрать сектор, наиболее полно соответствующий вашему представлению о норме. — Программа… — сказал Питер. — Вы не существуете на самом деле? — Существую, конечно, — обиделся старик. — Повторяю: с вами говорит программа… — Да-да, — перебил Питер. — Генетические исключения. — Это вы, — сказала программа. — Собака не в счет, животные не обладают и не обладали способностью сознательного выбора, следовательно, и эволюционное их развитие, аналогичное развитию разумных существ, невозможно. Только человечество как разумное целое, и только вы двое как разумные индивидуумы, сохранившие свободу сознательного выбора после эволюционного перехода, вступаете в галактическое содружество. — Об этом я тебе и пыталась сказать, — прошептала Инга, — а ты не слушал. — Галактическое содружество? — переспросил Питер. — Что это такое? — Если вас не устраивают природные… — снова начал старик. — Устраивают, — вмешалась Инга. — Природные условия нас очень даже устраивают. Здесь замечательно. Но Питер из тех людей, которые для того, чтобы нормально жить на свете, должны ясно представлять происходящее. — Поскольку вы пришли в Долину, то должны ясно представлять… — Питеру нужно объяснить. Ему это так неприятно, что мне он не верит. — Вера — атавизм, — заметила программа. — Вера существовала на первых этапах развития общей системы разумов. — Но мы и сами — атавизм, верно? — спросила Инга. — Иначе за- чем бы создавать для нас этот луг, эту долину, эти горы и эту планету с солнцем, луной и звездами? — Атавизм? — удивился старик. — Нет. Генетическое исключение, подтверждающее общий закон природы. Однако я только хотел отметить, что Питер не знает. Вера ни при чем. — Не знает, — согласилась Инга. — Он решил, что людей, умеющих принимать решения, сгоняют в резервации, где оставляют прозябать, пока они — а ведь речь идет о нас с тобой, верно, Питер? — не забудут, что это такое: иметь собственное мнение. Пока мы не станем, как все. — Неправильная гипотеза, — заметил старик, так и не пошевельнувшись с самого начала разговора. — А на самом деле мы с Питером, словно клетки организма, сохранившие разум. И мы вам нужны, правда? — Да, — сказала программа. — Правильно. Нужны. Обязательно. — Тогда объясните это Питеру, — потребовала Инга, — потому что мне он все равно не поверит. Просто объясните, и все. Если вы программа генетических исключений, то именно такие случаи входят в вашу компетенцию. — С этого я и хотел начать, если бы вы меня не прервали, — сказал старик. Питер промолчал, хотя ему было что возразить, молчала и девушка, а Фасси приблизился к ковру и начал обнюхивать старику ноги. — Жизнь во Вселенной, — начал старик, — зародилась в океанах шестнадцати тысяч четырехсот семидесяти трех миров в интервале времени от двух с половиной до трех миллиардов лет после начала процесса расширения. Природные условия, способствовавшие… — Не надо, — прервала Инга. — Извините, что я опять вмешиваюсь. Нельзя ли… — Хорошо, — сказала программа. — Обзор. Жизнь во Вселенной зародилась в океанах на многих планетах, и очень быстро существа, обитавшие в воде, стали разумными. Это были клетки, отдельные сложные молекулы. Разум — специфическое взаимодействие со средой. Разумное существо отличается от неразумного способностью принимать сознательные решения в неоднозначных обстоятельствах. — Приготовить на ужин жареного цыпленка или яичницу с салом, — вставила Инга. — Именно. Как вы понимаете, у разумных клеток и молекул был иной выбор, что не мешало им развиваться и подниматься по эволюционной лестнице. Настало время, когда клетки объединились в более сложный организм. Разумные его составляющие — клетки — делали все, чтобы развитие организма происходило ускоряющимися темпами. Разумные одноклеточные на планете Земля существовали три миллиарда лет. Переход к сложным живым организмам занял три миллиона — довольно быстро, вы согласны? Вопрос был, конечно, риторическим, но Питер ответил: — Да, я понимаю. Можете не продолжать. — Продолжайте, — сказала Инга. — Я хочу дослушать до конца. — Разумное существо, — сказал старик, — умеет осознанно выбирать между двумя взаимоисключающими возможностями. Продолжать — не продолжать. Продолжаю. — Любой на его месте бросил бы монетку, — прошептала Инга. — Продолжаю, — повторил старик. — На Земле, как и почти одновременно на многих планетах, развились сложные биологические организмы, ставшие разумными. Они получили свободу воли, а составлявшие их клетки, естественно, свободы воли лишились. — Почему? — спросил Питер. — Чем мешали человеку разумному существовавшие в нем разумные клетки? — Закон эволюции, — в голосе программы Питер услышал снисходительность, но, скорее всего, это ему только показалось. — Вы представляете себе в вашем организме разумную печень? Или разумное, выбирающее нужный ему режим пульсаций сердце? Или конфликт между легкими и селезенкой — что-то они друг с другом не поделили, легкие хотят, например, быть главными в организме: ведь это, что ни говорите, сложная система, и там обязательно должна сложиться иерархия должностей. Так вот, легкие хотят быть главными, а селезенка против, у нее свои претензии… Как, по-вашему, долго проживет такой организм? — Я понял, — сказал Питер, все больше мрачнея. — Разумную селезенку нужно вырезать. Как раковую опухоль. Уничтожить. — Никогда! — воскликнул старик. — Уничтожить? Разумное существо? Генетическое исключение? Невозможно. Дать равные возможности — да, конечно. Как вам. — Как нам, — повторил Питер. — Не верится, что клетки могли обладать разумом. — Свободой принятия решений они, безусловно, обладали, — заметил старик. — Им было хорошо, планета принадлежала одноклеточным, ничто не предвещало краха цивилизации, как вдруг… И ведь они сами, своими псевдоподиями, можно сказать, погубили собственное будущее! Подумать только, разумные одноклеточные стали организовываться в колонии, их мудрецы решили (заметьте, это был полностью осознанный выбор, основанный на их же теории эволюции), что колония одноклеточных, сложный многоклеточный организм, будет лучше реагировать на изменения внешней среды. И оказались правы. Вот только разумные клетки стали препятствием к дальнейшей эволюции организма как целого. И все: свободу осознанного выбора у клеток отобрали. — Кто? — воскликнул Питер. — Эволюция, — сказал старик. — Сначала появился человек, и разумные клетки в его организме лишились свободы выбора. Потом возникло разумное человечество — личность, состоящая из миллиардов клеток-людей. И, естественно, свободы сознательного выбора лишились люди. А как иначе? Иначе человечество Земли не вышло бы в космос. Не встретилось с другими разумами. Человечество — единый организм, и другие цивилизации — такие же независимые личности. — Состоявшие раньше из миллиардов разумных существ, — горько произнес Питер. — Которые так бы и прозябали на своих планетах, — подхватил старик. — А чего вы, разумные люди, достигли за сто лет космических полетов? Даже на Луне не удалось построить станцию! На Марсе высадились дважды и оба раза — неудачно. Химические ракеты — вершина конструкторской мысли! — И что? — с вызовом произнес Питер. — Разве человечество-индивид уже достигло звезд? У нас даже машины перестали ездить, а книги мы все сожгли. Разум? Где он? — Для разумного человечества звезды просто не интересны. Есть дела поважнее. Создание новых миров, например. Поиск иных вселенных. Познание законов нематериального мироздания. — И все это… — Конечно. Человечество — очень разумное существо! С ним считаются. Его мнение, его разум, его выбор определяют сейчас многие процессы, происходящие в Галактике. А ведь после окончательного перехода минуло не так много времени — всего несколько десятилетий… — После Сверхновой. — Сверхновой? — переспросил старик. — Да, конечно. Многие люди думали, что именно Сверхновая вызвала мутации. Не совсем так. Эволюция медлительна, излучение Сверхновой стало катализатором, многократно ускорившим процесс рождения разумного человечества. — Я ведь думал, что все началось раньше, — прошептал Питер. — Раньше, — повторила программа. — Конечно. Мы помогли. — Значит, Сверхновая Тихо… — пораженно прошептал Питер. — А также Кеплера, и еще Краб, и Сверхновая в Лебеде. В Галактике только за последнюю тысячу земных лет родились восемь разумных сограждан… Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство? — поинтересовался старик и, не дождавшись ответа, добавил: — Тогда разрешите откланяться. Он действительно откланялся, хотя в сидячем положении поклон выглядел больше смешным, чем вежливым. Ковер-самолет поднялся над травой и, ускоряя движение, помчался к лесу. Питер следил за ним, пока ковер не исчез, растаял, как растаяла бы на его месте любая отключенная за ненадобностью компьютерная программа. — Бог из машины, — сказал Питер. — Что? — не поняла Инга, а подбежавший Фасси потерся о ноги Питера и сказал: — Славный старик. Только совсем без запаха. Не люблю. — Бог из машины, — повторил Питер. — Очень вовремя появился, чтобы все объяснить, пока я окончательно не свихнулся. — Это я его позвала, — пожала плечами Инга. — Ты позвала? — удивился Питер. — Как? Ты умеешь? — И ты тоже, милый. Я Это еще вчера поняла, когда захотела, чтобы звезды были знакомые, и они такими стали… И еще я захотела… — Корабль с парусами, который унес бы нас к звездам, — сказал Питер. — Я посмеялся над тобой… Извини. Из синевы неба на поляну опускалась изящная двухмачтовая яхта, белые паруса туго натянулись, и она летела быстро, как самолет, заходивший на посадку. Издалека трудно было оценить ее размеры, и Питер подумал, что в единственной каюте хватит места для двоих, а Фасси прекрасно устроится на палубе. Яхта зависла над их головами, ветер на высоте стих, паруса повисли, поползли вниз, будто ими управляли невидимые матросы, она опустилась неподалеку и вросла в землю по ватерлинию, киль погрузился в почву, как в теплую воду Черного моря, где Питер был однажды с отцом и плавал в волнах прибоя. — Идем, — сказал Питер. — Сначала мы полетим к Альтаиру. Я давно мечтал увидеть эту звезду. — Думаешь, — с сомнением произнесла Инга, — что мы сможем дышать в космосе? — Ты еще не поняла? Ты так много поняла сама и так много мне объяснила! Разумное человечество состоит из ставших неразумными клеток — людей. Клетки живут на Земле, а человечеству доступен весь космос, верно? Разум — вот что преодолевает пространство. Если бы мы с тобой остались такими, как все… — А мы не такие! — воскликнул Фасси, которого никто не спрашивал. — И не будем такими, — твердо сказал Питер. — Я хочу подружиться с ним. — С кем? — спросила Инга. — С человечеством! Мы непременно подружимся. — С мэром славного города Баимова? С моей мамой? С твоим отцом? — С человечеством, — повторил Питер. — Это твой выбор, — улыбнулась Инга и по воздуху, ставшему твердым, подобно ступеням, взошла на палубу. Фасси взбежал следом, а Питер поднялся степенно, как и положено шкиперу, знающему маршрут предстоящего плавания. Или полета. Или далекого космического путешествия. — Как называется наш корабль? — спросила Инга, стоя на мостике. — «Секрет», — сказал Питер. — Дед рассказывал мне историю… — Я знаю, — улыбнулась Инга, прижавшись к плечу Питера. — Я еще вчера прочитала ее в твоих мыслях. Ты думал об этом. — Значит, мы думали об одном, — сказал Питер. «Секрет» поднялся над поляной, неожиданный ветер наполнил паруса, и яхта устремилась вверх, оставляя внизу не только планету, но и все прошлое, и возможное, но не осуществленное будущее, и мечты сотен поколений, так и не воплотившиеся в жизнь, и давно уже разрушенные достижения цивилизации: переставшие работать электростанции, ржавевшие на стартовых площадках ракеты, разрушавшиеся города и людей, в одночасье переставших быть разумными существами, чтобы стать разумным существом — космическим человечеством. — Гав! — тявкнул Фасси. — Как красиво! — Долина, — прошептала Инга. — Сверху она действительно похожа на вогнутое зеркало телескопа. А вон, смотри, Баимов. И Мареево, моя деревня… Я могла бы увидеть мою маму. — Ты можешь, — напомнил Питер. — Да, — сказала Инга. — Могу. Но не хочу. Мне жаль ее. Жаль их всех. — Мне тоже, — признался Питер. — Но у нас с тобой, в отличие от них, есть выбор. Мы можем лететь вперед. И можем вернуться. — Вперед, — сказала Инга. Питер промолчал. Он искал глазами цель — далекую зеленую звезду Альтаир.