– Местью? Местью – нельзя, страданием – можно. Законы тонкого мира человеку неподвластны. Постичь их нельзя – подчиниться можно. Это трудно: подчиниться непонятному, но по-другому не получится у тебя ничего. Ты пойми: жизнь мести в твоей душе уже началась. И как-то это все с твоим здоровьем связано – месть, здоровье, исправление кармы… Есть тут какая-то связь.

– Какая связь?

Магда отвечать не стала, поднялась, давая понять, что разговор окончен.

Уже прощаясь, Магда сказала:

– Ты понимаешь, деточка, что я знаю о тебе больше, чем говорю. Ты помни, пожалуйста, что надо не о смерти думать, о а жизни. О смерти думать нечего – она придет, нас не спросит, а жизнь очень нуждается в том, чтобы мы о ней размышляли.

– Чтобы вылечиться, надо мстить? – почти крикнула Наташа.

Магда не ответила, лишь плечами пожала.

Потом закрыла за Наташей дверь, прошла в свою комнату, выключила компьютер, зажгла свечку у иконы, встала на колени:

– Господи, дай ей силы! Дай ей прощение и сил! Прощения и сил… Прощения и сил…

Домой идти не хотелось, и Наташа зашла в первое попавшееся кафе, название которого «Великолепная сосиска» не предвещало ничего хорошего.

Название отпугивало, наверное, не только ее: посетителей в «Великолепной сосиске» почти не было, – и Наташа могла спокойно подумать и про слова Магды, и про карму, и про тонкий мир, и вообще про свою жизнь.

Самое простое решение: не поверить Магде. Просто не поверить – и все тут. Но Наташе было совершенно ясно, что это-то как раз и не получится.

Магда все совершенно правильно сказала про ее любовь и про месть. Ну, просто все абсолютно точно угадала, или прознала, или по звездам поняла, или еще как. Но – совершенно точно.

Любовь женщины – это ведь постоянное купание в ледяной воде. Сначала, с непривычки, трясет, колотит, но со временем и с опытом – закаляешься и воспринимаешь все как должное. Постепенно понимаешь абсолютно точно, что, во-первых, теплой, приятной воды не будет никогда. Это уж точно. А во-вторых, что в этой битве с природой есть вещи обязательные – секс, например, или подчинение мужику. А кроме того, обязательная составляющая любви – месть.

Хотелось бы, конечно, чтобы по-другому. Но – не бывает. Такие вокруг мужики, что, начиная с ними хоть роман, хоть эссе, хоть стихотворение, необходимо готовиться мстить. Чтобы сохранить себя, чтобы не потерять к себе уважение, чтобы, наконец, остались силы и азарт для следующего романа, эссе или стихотворения.

Но ведь в юности любовь представлялась иной? Точно, иной. Когда же возникла эта неутоленная жажда мщения?

После этой истории с художником, Игорем, Наташа думала, конечно, о мщении, но как-то по-детски, несерьезно, несолидно.

Что там было после Игоря? Несколько стихотворений, даже один рассказ намечался, но герой рассказа пил сильно, а когда колоться начал, Наташа от греха подальше рассказ бросила, так и не дописав.

Значит, Олег? Да, да. Когда появился Олег, тут уж все было по-взрослому. И влюбилась по-взрослому и отомстила.

Каждый раз, вспоминая всю эту историю, Наташа с некоторой даже неловкостью признавалась самой себе, что о мщении вспоминает с гораздо большим удовольствием, нежели о самой любви.

С Олегом они познакомились на вечеринке, где на него все глазели, а сам он смотрел только на Наташу, и этот направленный взгляд невозможно было, конечно, проигнорировать.

Олег был спортсменом – широкие плечи, большие ладони, стальные глаза. И при этом он читал стихи. Причем чужие и наизусть. Ну, разве можно было не запасть?

Из компании Олег провожал Наташу домой, рукам воли не давал, но все время говорил и тихо декламировал:

Тогда Наташа еще не знала, что это песня Окуджавы. Стихи завораживали. Казалось, человек, читающий такие строки, просто обязан быть средоточием всех мужских добродетелей.

И еще завораживало то, что парочка хулиганов, возникших посреди улицы и посмотрев уважительно на фигуру Олега, перешла на другую сторону.

Великан, читающий стихи! Ну, кто бы устоял?

И Наташа готова была не устоять, но, прощаясь у подъезда, Олег даже не поцеловал ее, просто попросил телефон, пожал ей руку – пожал ей руку! – своей огромной лапищей и ушел, насвистывая какую-то грустную мелодию.