Виктор смотрел на знакомые места, безжалостно проносящиеся за окном машины, с чувством, что просто смотрел в окно. Он всегда знал, что когда-нибудь вернется домой. Хотя бы потому, что не мыслил себе жизни там, за бугром. Там была одна страна, и название ее – Тоска. Он рассуждал дико по-взрослому, как будто приехал сюда умирать. Сколько человеку лет? Наверное, об этом можно судить по его мыслям.

– Направо во двор? – спросил таксист, которому он назвал адрес в районе Кузьминок, где по подземным коммуникациям, вдоль Окской улицы, текла река Коломенка; где-то у пруда Садки, что в Текстильщиках, она впадала в Нищенку.

– Во двор не проедешь, – ответил Виктор. – Там въезд бетонными блоками перегорожен.

Об этом ему подробно рассказал Сонни Новелла; двор он изучал еще и по снимкам, хотя особой нужды в этом не видел и назвал это лишней деталью. Но в понимании американского разведчика лишних деталей не бывает. «В свободное время будешь улицы штанами подметать». Новелла к месту и не к месту сыпал схожими фразами. Виктор рассказал ему анекдот про американского шпиона, которого двадцать лет готовили к заброске в Россию, сочиняли и оттачивали легенду. Забросили. Потом приехал его куратор, спросил бабку у подъезда, где живет Иванов. «Американский шпион, что ли?» – «Откуда, бабка, ты узнала?» – «Да не каждый день к тебе негр подселяется». Не знаю почему, но этот анекдот вызвал у Новеллы неподдельное веселье. Он несколько раз повторил: «Негр-шпион...» Это Виктор к тому вспомнил, что нельзя разговаривать только на сленге. Сленговое словцо должно прорезаться в нужный момент, только тогда оно приобретет вес. А излишек фени – китч. Как ни странно это покажется.

Машина остановилась впритирку к бетонному блоку. Виктор расплатился с таксистом на улице, когда он помог ему с багажом. А вот и подъезд его дома. С протестными мыслями о том, что это не его дом, что у него никогда не будет своего дома, а хотелось бы, он вошел внутрь.

Это была двухэтажка-сталинка, которых в Москве день ото дня становилось меньше. Но такие дома, как говорили родители Виктора Скобликова, были уютнее и теплее любых современных хором. Чего не хватало им для нормальной жизни? Поменялись бы из хрущевки в сталинку, если считали ее теплей, перестали бы пить. С мыслями о родителях (ему было плевать, живы они или умерли) он открыл дверь своим ключом. Занес велосипед и сумку в прихожую, закрыл дверь, прислушался.

У соседей справа громко работал телевизор. Шли новости на Первом. Он определил это, услышав: «С нами на связи наш корреспондент» и бросив взгляд на часы: 18.05. С первого этажа доносились музыка и звук ножовки по металлу. Виктор не знал, чем же хороши такие дома. По его мнению, они сродни коммуналкам. Уюта в них не больше, чем в перенаселенной тюремной камере. Самобытная атмосфера 60-х? Если бы он жил в те годы, смог бы дать ответ на этот вопрос.

...А может быть, ему был нужен такой уют? Он теплом исходит от соседей. Громко работает телевизор? Но если представить себе трезвую пожилую пару перед телевизором, то громкий звук уже не раздражал. А что плохого в том, что кто-то мастерит на кухне? А если сам Виктор начнет ремонтировать квартиру? Его деятельность и он сам не выпадут из фона и самой этой коммуны. Коммуна. Очень хорошее, подходящее слово. Теплое оно.

Его никто не учил, никто не заставлял мыслить. Никто, кроме одиночества. Но он не разговаривал сам с собой.

Виктор выждал положенные по инструкции сорок минут, вышел из дома, и на этот раз не встретив соседей, и позвонил Сонни Новелле из телефона-автомата. Будка телефона находилась вплотную к холодильнику с прозрачной дверцей, а за ней – лимонад, пиво, коктейли. За Виктором проследили внимательные глаза продавца ларька, маскировавшегося за бесчисленными пачками сигарет, тех же бутылок с напитками.

– Я дома. Доехал хорошо. – Сплюнув сквозь зубы, Виктор чуть слышно процедил: – Глупость какая-то... Мама, ты тута, а я тама!..

Сонни Новелла посоветовал Скоблику вернуться домой, отдохнуть. То есть тупо смотреть в потолок, лежа на диване. Это было его собственное свободное время. Это он так рассудил. Он сам отделит будни от досуга. Ведь Новелла давал ему рекомендации: «Не кисни. Отвяжись. То есть оторвись. Сними девочку. Но помни: для тебя досуг – тоже часть работы. Сон и дремота – разные вещи». Потом выдал: «Для тебя главное – не рюхнуться». Скоблик запомнил его. Сонни Новелла, говоря его же перенасыщенным сленгом, был как рыба без трусов.

Скоблик шел по московской улице, ничем не примечательной в этом районе Москвы, его окружали обычные люди. Виктора душили чувства, которые не смог бы объяснить и Филипп Берч. Он был дома.

...Он дома. У него суррогат своей квартиры. Он не смог побороть желания, зародившегося в самом сердце. Он остановил частника и назвал адрес. Через полчаса он стоял в десяти шагах от отделения милиции, где закончилась его бродяжья жизнь.

«Открой рот. Покажи зубы».

«Ищешь трансплантаты для своей подруги?»

«Если мне понравятся твои резцы, будешь играть на трубе в команде воспитанников. Если понравятся клыки – будешь рвать себе подобных в кадиле».

«А если тебе коренным образом ничего не понравится?»

«Вернешься сначала на нары, а потом в канаву, откуда тебя вытащили».

Скоблик показал зубы, широко улыбнувшись. Но громила-покупатель смотрел не на зубы, а в глаза, не нашел в них фальши, испуга. Не оборачиваясь лицом к дежурному по отделению, сказал: «Я беру этого».

Он «брал этого» рвать себе подобных.