– Вопрос к подполковнику Забаштанскому: вы показали, что задание было сорвано и что старшим по группе был майор Копелев. Вы подтверждаете ваши показания?

– Правильно! Задание было сорвано через его упадочное антипартийное поведение.

– И он был старшим?

– Я назначил его старшим, а майор Беляев получил отдельное задание.

– Майор Беляев, как же все-таки: было выполнено задание или не было?

– Поскольку, конечно, имелись ошибки… Но все-таки…

Он пытался оглянуться, напрягая покрасневшую жилистую шею. Забаштанский стоял позади.

– Поскольку имелись, конечно, ошибки… Грубые ошибки… То не все было выполнено, как должно… Конечно, однако, все-таки я считал…

– А кто из вас был старшим?

– Я.

– Вопрос к свидетелю Забаштанскому: кто же был старшим – майор Беляев или майор Копелев?

– Я назначил Копелева, а шо они там между собой договаривались, они мне не докладывали.

– Вопрос к свидетелю майору Беляеву: кто же из вас был старшим?

Беляев растерялся, ссутулился, уже не пытался оглядываться, мял руки, несколько раз открывал рот…

– Я так помню… Конечно… Я помню, что я был старшим… Так и в предписании было… Конечно…

Адвокат спрашивал Беляева, как я работал в антифашистской школе. Слушал ли он мои лекции? А сам он преподавал?… Ах, он недостаточно знает язык… Учебной частью ведал старший лейтенант Рожанский?… А как он отзывался о преподавательской деятельности майора? Даже очень одобрительно? И он же составлял программы? А вы их утверждали? Нет? А кто же? Забаштанский, а потом генерал? А вы, значит, даже не знали, что преподают в школе, в которой вы были начальником? Доверяли полностью Рожанскому? Значит, он вполне заслуживает доверия?

Адвокат спрашивал вежливо, но презрительно, уничтожающе-презрительным тоном. Беляев покраснел, вспотел, долго искал носовой платок. И услыхав, что председатель спросил: «Обвиняемый, у вас есть вопросы к свидетелю?», взглянул на меня испуганно вытаращенными жалкими глазами.

– Помнит ли свидетель, сколько времени продолжалась наша поездка в Восточную Пруссию?

– Пять, нет, шесть дней…

– А сколько раз я спасал немцев?

– Два или три раза… В этот самом… Найденбурге, а потом в Алленштейне.

– Сколько времени это продолжалось каждый раз?

– Не помню… ну, час… или два… три часа…

– А сколько раз я спорил с нашими солдатами и офицерами об отношении к гражданским немцам?

– Я не считал…

Судья нетерпеливо:

– К чему эта статистика?

– Ну хотя бы приблизительно… Ведь именно свидетель Беляев написал тот рапорт о моем поведении в Восточной Пруссии, с которого началось все дело. Пусть же он вспомнит хотя бы приблизительно – один раз или сто раз я спорил?

– Ну три… ну четыре… а может быть, и пять раз.

Беляев глядел тупо, утомленно.

– А сколько времени ушло на эти споры? Приблизительно?

– Ну как сейчас помнить? Конечно же, это не дискуссии были. Я за регламентом не следил… где полчаса… где час…

– Пусть даже по два часа – значит, на споры не больше 8-10 часов, на спасение 6-8 часов, от силы 18 часов за шесть суток. А помнит ли свидетель, сколько мы вывезли трофейного барахла? Сколько ездок двумя трехтонками было из Найденбурга и из Алленштейна в Цеханув, где он устроил трофейный склад?…

– А ты что же не возил? Ты же целую библиотеку повез… Я же не для себя, для всех товарищей…

– Свидетель, разговоры с подсудимым запрещены, обращайтесь к суду. У вас еще есть вопросы?

– Имею ходатайство. Прошу запротоколировать: вывезено 10-12 тонн трофеев, всяческое барахло, гобелены, рояль, стоячие часы. И я действительно спорил с начальников группы Беляевым, возражал не только против беззакония, насилий, мародерства, но и против его отвратительной демагогии – оправдывать изнасилования, грабежи, убийства словами священной мести. И я возражал против того, что он так увлекся собиранием барахла, что мы почти и не выполняли задания.

– Достаточно. Садитесь.

– Еще один вопрос: помнит ли майор Беляев, когда мы вернулись из Восточной Пруссии, кому мы докладывали – подполковнику Забаштанскому?

– Нет! Подполковник тогда уже сам уехал в Пруссию. Мы докладывали генералу Окорокову вдвоем…

– Прошу запротоколировать: тут Забаштанский говорил, что он сам поехал в Пруссию, потому что мы сорвали задание. Еще одно доказательство лжи.

– Довольно! Садитесь и не мешайте суду.

Галя Хромушина, в синем платье, на высоких каблуках, бледная, похудевшая, казалась очень выросшей. Она отвечала на вопросы коротко, спокойно. Подтвердила, что выехала с Забаштанским в Восточную Пруссию до моего возвращения, что ни о каком срыве боевого задания речи не было, что в Грауденце старшим был я, а Забаштанского она там вообще не помнит; кажется, он один раз приезжал.