Ровоам умолк и принялся жадно поглощать все без разбору, что было в корзине. «Еда – лучшее занятие для человека», – успевал он приговаривать. Виш долго наблюдал за ним, что-то обдумывая. Наконец спросил, с видимым усилием провернув жернова своих неясных мыслей:

– Люди рассказывали, будто бы там, откуда ты сам происходишь, распяли на кресте одного проповедника… до смерти. А он воскрес и улетел на небо. Так разве бывает? Я не верю, Рови-Натха.

– Правильно делаешь, молодец, Виш, – хвалил Ровоам, продолжая жевать. – Распять-то могут, а вот на небо вознестись… Нет, бредни все это…

– Ты нас учил, Рови-Натха, не верить выдумщикам… Они выдумывают или по глупости, или из корысти. Вот я и не верю… Скажи, а может быть, это ты и был, Рови-Натха?

Виш в упор глядел на Ровоама. Тот сидел, понурив голову, перестав есть. Заглянуть ему в глаза Вишу никак не удавалось.

– Зачем тебе, мальчик? – спросил Ровоам, словно забыв, что перед ним уже вполне взрослый мужчина. – Нет, ты не мальчик. – Ровоам вздохнул. – Прости, я вспомнил тебя тогдашнего. Не обижайся.

– Скажи все-таки, Рови-Натха. Очень прошу.

– Да, Виш, очень страшная казнь – распятие на кресте. Здесь у вас так не казнят. Такую расправу придумали римляне. Они завоевали нашу страну… Представь себе: на землю кладут большущий крест, сделанный из досок или бревен, а человека к нему привязывают за ноги и за руки. Потом палач прибивает ладони огромными гвоздями… потом и ступни… Крест, а с ним и человека затем поднимают и ставят прямо. Виси, сын человечий, и медленно умирай, засиженный мухами…

Ровоама вдруг всего затрясло. Никак ему было не унять эту противную дрожь. Виш проворно набросил на него шерстяную накидку, крепко охватил учителя за плечи. Сильным парнем стал этот Виш. Неудивительно: вон как лихо работал лопатой.

– Значит, это было с тобой, – прошептал Виш. – Какая ужасная казнь. Но ведь ты не умер. Как это понять?.. А если не умер, то и воскреснуть из мертвых не мог, как говорили?

– Не умер я. После первого гвоздя ничего уже не чувствовал… И должно быть, я оказался живуч. Меня выходили друзья, и я ушел из страны. Больше меня и не видели… Ну… может, видел кто-то. Это их дело, как они рассказывали обо мне. Их дело. Не мое. Пусть говорят и думают что хотят. Я знаю правду.

– И ты решил вернуться сюда? Значит, тебе было лучше здесь, чем в твоей стране? Тебя там казнили… безвинного. А здесь люди тебя слушались. И ты можешь продолжать свое учение.

– И здесь меня преследовали. Помнишь, Виш? Или нет, ты был еще мал тогда. Не понимал… Меня преследовали брахманы. Мои друзья Наан и Наль предупредили, что меня разыскивали брахманы. Тогда я и отправился на родину… Но если я и продолжу учить людей и открывать им истину, то опять навлеку на себя гнев, буду схвачен. Мне этого не надо, с меня довольно… А скажи-ка, не встречал ли ты Наана и Наля?

– Никогда не встречал. Как расстались, так и не встречал больше.

Ровоам вспомнил Ситу. Захотелось поспрашивать Виша о ней. Должно быть, Виш что-то знал. Но Ровоам сдержался, заставил себя, как много раз заставлял, не давать хода воспоминаниям. Самому потом будет хуже – разбередишь прошлое и долго не сможешь унять тоску.

Мысли о Сите все-таки не отпускали его. Он поспешно распрощался с Вишем и пошел своей дорогой. Долго и с недоумением глядел Виш ему вслед. Когда фигура удалявшегося превратилась в еле видимую точку, а затем исчезла, Виш вернулся к своей канаве, поплевал на ладони и принялся за работу.

Как ни гнал от себя прошлое Ровоам, оно оставалось с ним, неотвязно терзая его. Многое вспоминалось – и важное, и совсем уж пустячное. Долго не давал покоя и даже смешил образ старого брахмана Нилакантхи. Высохшая рука жреца так и маячила перед глазами.

– Фу ты, напасть какая, – сказал он вслух.

Сказал и тут же, к удивлению своему, понял, что если будет говорить что-то вслух, то навязчивые воспоминания поблекнут. И он начал произносить вслух свои мысли, о чем бы они ни были. Он даже привык говорить сам с собой обо всем, что видел на своем пути.

Сколько дней он прошагал так, Ровоам не знал. Все дни одинаковы, и он не считал их. Вот счастье-то – не считать дни! Когда-то он вел счет дням по римскому календарю, и ему казалось, что он в согласии со временем. Оно как бы двигалось вместе с ним. Или это он шел вместе со временем. Неважно. Теперь же время явно остановилось. «Время – это изменение вокруг меня и во мне самом», – решил Ровоам. А раз нет изменений – ему так казалось, – то и времени нет. Смена дня и ночи была так регулярна, как дыхание. Но дыхание с его ритмом – это никакое не изменение, оно постоянно, а значит, не время. Так же смена дня ночью и ночи – днем… Итак, времени не стало.

Так и шел Ровоам по стране, рассуждая вслух.

Однажды, когда он шел вдоль реки – а это снова был великий Инд, спокойно и с достоинством двигавшийся к океану, – он увидел мальчика лет семи-восьми. Потом он понял, что мальчик не один, а с матерью. Она полоскала в реке белье и не могла видеть, как сын пошел навстречу Ровоаму, заметив его еще издали. Смелый мальчуган заступил ему дорогу.

– Ты кто? – требовательно спросил мальчик и подозрительно сощурился.

– …красивый ты мальчик, – Ровоам продолжал говорить вслух, ведь у него вошло в привычку все виденное обговаривать.