Неказистый снаружи, он оказался внутри очень мил и уютен: в нем было много света, ослепительная, редкостная чистота сверкала во всем – в вымытых, выскобленных полах, в прозрачных стеклах окон, в белоснежных, кипенных скатертях и занавесках, в каждой самой крошечной вещице, такая веселая, простая чистота, что гость, войдя в дом, как бы и сам становился чище, проще и веселей.

В маленьком зальце, уставленном плошками со всевозможными цветами, гостей встретил генерал. Он сидел в кресле, у окна, положив на грубый, домашней работы стул свою больную ногу.

– Пожалуйте, пожалуйте! – шумно приветствовал он гостей. – Весьма рад, прошу! Весьма!

Все это он выкрикнул отрывисто грубым, хрипловатым голосом, словно командовал на параде. Да он и одет был как на смотру – мундир застегнут на все пуговицы, даже какой-то крестик болтался у воротника. Белая форменная фуражка с красным околышем лежала на подоконнике.

– Наташа! – гаркнул он. – Где ты там, душенька?

И сразу, с места в карьер, пошел хвастаться своими строениями, водопроводом, дорогими голландскими коровами, какими-то административными новшествами, которые он «в целях дисциплинарных» завел среди своих людей.

Генерал кипел желанием действовать, в его голове роилась куча самых сногсшибательных планов, не всегда, впрочем, дельных и разумных.

Не желая отстать, господин Домбровский развернул и свои агрономические прожекты. Через минуту у них с генералом закипело сражение, в самый разгар которого появилась Натали с сестрами. Она улыбнулась, увидев Ивана Савича, и, здороваясь с ним, шепнула: «…Как я рада, что вы приехали! Я загадала…» Она недокончила, покраснела. Сестры принесли альбомы и заставили Никитина писать стихи. Иван Савич, вздохнув, взялся за перо.

«Звезды сыплются, ткань облаков…» – звучало в ушах, как хорал, как молитва. Ничего, кроме этих величественных строк, не шло на ум. Но девицы благоговейно ждали, надо было придумывать какие-то рифмованные пустячки. Проклятый сюртук жал под мышками, тугой воротничок впивался в шею, грозил задушить. С трудом нацарапал Никитин два четверостишия, девицы ахали, благодарили, восторгались, а он не знал, о чем с ними говорить, ему было совестно.

Наконец-то явилось спасение в образе Натали.

– Вас уже взяли в плен? – засмеялась она, подходя к Никитину. – Вы не можете себе представить, как они вас ждали…

«Я вас ждала, – говорил ее сияющий взгляд. – Я, я вас ждала! Минуты нет, когда бы я не думала о вас, когда бы не хотела вас видеть!»

Прижав к груди альбомчики, девицы убежали рисовать виньетки вокруг стихов. Натали присела возле Ивана Савича.

– Вам, верно, не понравилось у нас, – сказала. – Скучная местность, бедный ландшафт, как в американской прерии… Только индейцев не хватает.

– Нет, почему же, – возразил Никитин. – Мне кажется, что в этом есть своя поэзия.

– Не правда ли? Мне приятно, что вы так думаете. Папа нарочно решил поселиться здесь, он ужасно любит устраивать все сам. Вы видели наш сад? Собственно, его еще нет, – улыбнулась Натали, – одни колышки. Но я воображаю, каким он станет через десять лет. Вот вы приедете тогда к нам и…

– И мы с вами будем гулять по тенистым аллеям, верно? – шутливо докончил Иван Савич. Он был рад, что так легко, так непринужденно завязался разговор.

Натали расспрашивала Никитина о его занятиях. Она очень удивилась, узнав, что Иван Савич выучил французский язык.

– Зачем это? – спросила она. – Вот нас детьми бог знает для чего учат, и мы говорим и пишем на чужом языке лучше, чем на родном. Ведь это нелепо, согласитесь. И уж если на то пошло, – добавила она, – так разумней учить английский и немецкий: там Байрон, Шекспир, Гете…

– Помилуйте, – возразил Иван Савич. – А Вольтер? Руссо?

Натали сказала:

– Ну, тогда, конечно, и итальянский нужен: Петрарка, Данте…

– А испанский? – подхватил Иван Савич. – Сервантес, Лопе де-Вега…

Они оба засмеялись.

– Мы с вами, словно дьячки, читаем поминанья, – сказал Никитин.

Натали спросила, сколько у него в магазине книг, и страшно удивилась, что так много.

– Вы знаете, я вам завидую: всегда среди книг, всегда незримые великие собеседники окружают вас…

– Ну, положим, – весело заметил Никитин, – у меня в магазине постоянно торчит очень зримый собеседник и ужасно надоедает своими разговорами.

– Кто же это? – заинтересовалась Натали.

– Мой помощник, Акиндин.

– Кто, кто? Акин…дин? Какое забавное имя!

Бог знает, сколько бы еще так хорошо и весело продолжалась их беседа, но генералу взбрело в голову показать гостям свое хозяйство. Во главе с давешним малым появились еще двое в таких же нелепых мундирах с позументом; они подняли на руки генерала вместе с креслом и понесли наружу. За ними, посмеиваясь и перемигиваясь, пошли гости. Целый час, спотыкаясь о кучи битого кирпича и древесного мусора, пришлось ходить за неугомонным генералом. Он говорил, не умолкая, кричал, командовал, не давал никому рта открыть; в его словах, в его жестах, во всем сквозило откровенное самохвальство, желание удивить и напроситься на похвалу, и это было утомительно.