Надя шла впереди, за ней Ирина, позади Стрюков. Надя знала, что у лестницы тридцать две ступеньки, и по привычке мысленно считала их. Вот и последняя. Каменный пол. Сводчатый из камня-дикаря потолок, стены из громадных каменных плит, каменные же перегородки, будто сусеки в крестьянском амбаре, толстое железное кольцо, накрепко вделанное в стену. Когда построили это угрюмое подземелье, Надя не знала, да и вряд ли кто знал, кому и зачем понадобилось сооружать эту подземную крепость. Не знал этого и Стрюков. Сам он не строил ни подземелья, ни дома — все принесла в приданое покойная жена, мать Ирины, единственная наследница известного своей удачливостью и богатством купца Прознышева. Он-то и воздвиг дом, а подземелье осталось от недостроенного казенного сооружения, которое, как говорили в народе, начал было воздвигать незадолго до восстания Емельяна Пугачева бывший в те поры генерал-губернатор из немцев. В те времена неблагополучно было во всем крае, пошаливали ватаги беглых крепостных и работных людей, жестоко мстивших за свое нищенское, бесправное положение. Незадачливый генерал-губернатор, чтобы приостановить надвигавшуюся грозу, и надумал было построить особую тюрьму с подземным «пытошным» тайником. Подземелье соорудили, а постройки над ним так и не удалось возвести — началось пугачевское восстание. Старого губернатора сместили, а новый на затею своего предшественника махнул рукой. Однако ходили такие слухи, будто все же несколько человек из дружков Емельяна Пугачева — все оренбургские да уральские казаки — томились в этом каменном мешке, тут их пытали палачи, и кровью казачьей залиты были каменные плиты.

В подземелье не долетали никакие звуки, всегда стояла пугающая тишина, в нос ударял дурманящий запах.

— Сыро. Дышать нечем, — передернув плечами, сказала Ирина.

— Подвал, ничего не поделаешь. Да это только сначала, а потом ничего, незаметно становится. Зато сюда никакой снаряд не залетит, — успокаивал Стрюков.

Ирина сделала несколько нерешительных шагов, окинула взглядом покрытые плесенью серые своды и, круто повернувшись, пошла к выходу.

— Противно, словно заживо погребенные, — брезгливо обронила она.

Дорогу ей преградил Стрюков.

— Но ведь там...

— Ничего, — не дала ему договорить Ирина. — Я не такое видела — обошлось. И теперь обойдется.

Каблуки ее хромовых сапожек застучали по каменным ступеням. Вслед за ней заторопился Стрюков. Шествие замыкала Надя, бережно заслонив ладонью мечущийся из стороны в сторону робкий огонек свечи.

А наверху пальба не прекращалась. После мрачной тишины подземелья шум и грохот боя казался еще страшнее и оглушительнее.

— Слышишь? Я же говорил!

— Ну и черт с ними, — со злой досадой сказала Ирина. Она нервно сжала ладонями виски и закрыла глаза. — Я очень устала. С ног валюсь. Если не спать, то хотя бы прилечь. Проводи меня, Надя. Хотя... подожди! — Ирина сделала небольшую паузу. — Как ты себя чувствуешь?

— Я?! — удивилась Надя. — Ничего.

— Анна сказала, будто ты заболела. Голова и вообще, — пояснил Стрюков.

— Все прошло. Это так себе, бывает.

— Нет, если нездоровится, то зачем же? Иди к себе и пошли Анну.

— Как хотите, но я совершенно здорова.

— А я тебе что говорил? — обратился к Ирине Стрюков. — Так оно и есть.

— Поднимемся ко мне, — сказала Ирина Наде и, подойдя к отцу, обняла его. — Доброй ночи, отец.

— Ночь-то уж почти вся позади, — взглянув на часы, сказал Стрюков. — Скоро светать начнет. Скорее бы.

Наде не хотелось оставаться наедине с Ириной. Она так устала за эту беспокойную и полную событиями ночь, что еле держалась на ногах. Кроме того, тревога, охватившая Надю во время разговора с Семеном, так ее и не покидала. А когда вдруг среди ночи завязался бой, тревога овладела всем ее существом, всеми помыслами. Надя понимала, что где-то в этом пекле, возможно совсем неподалеку, находится Семен и что ему ежеминутно грозит опасность. «Побереги себя, Семен! Выживи! Хороший, славный, дорогой, самый дорогой человек! Пускай матерь божья мимо пронесет смертельную пулю», — молила Надя.

Если бы не Ирина, она пошла бы сейчас в свою комнату и встала там на колени перед образами.

Приготовив Ирине постель, Надя собралась уходить.

— Ты очень устала? — неожиданно мягко и задушевно спросила Ирина.

Сам этот вопрос, а особенно тон, в котором он был задан, немало удивил Надю, и она ответила что-то невнятное, вроде «не привыкать».

— Садись. Поговорим немного, — предложила Ирина. — Все равно из-за этой трескотни не уснуть. Придвигай ближе кресло.

Последних слов Надя вроде и не слышала. Она села в кресло там, где оно стояло.

Ирина недовольно покосилась, но промолчала.

— Ну как, не жалеешь, что сбежала из Петрограда?

— Нет, — коротко ответила Надя.

— А пот я раскаиваюсь, что не удержала тебя. Даю слово. Мне одной трудновато пришлось. Конечно, тебе тут было намного спокойнее... Там вообще стало отвратительно. Водоворот. Все так изменилось — Петрограда не узнать.

И Ирина стала не спеша рассказывать о столичной жизни, о своих знакомых, с которыми случились происшествия, возможные только в такое сумасшедшее время. Потом она завела речь о каком-то подпоручике, якобы интересовавшемся Надей и близко к сердцу принявшем ее отъезд.

Надя молча слушала и ждала, что вот сейчас Ирина оставит пустяки и заговорит о том, большом и страшном, что и вправду пережила, о чем она в первые же минуты встречи рассказала отцу. Но Ирина ни словом не упомянула о женском батальоне смерти, об убийстве штабс-капитана.

— А что это за костюм был на вас, Ирина Ивановна? — нарушив молчание, спросила Надя.

Ирина не была готова к такому вопросу и ответила не сразу:

— Мужская роба? Это так себе... — Она улыбнулась вымученной улыбкой и пояснила: — Последняя мода. Крик последней моды! Революция входит в быт. — Переводя разговор, она спросила: — Скажи, Надя, твой Семен у красных?