— Плохо глядел, — сказал Володя, вспомнив невеселый разговор с квартирантом.

— Ну да, плохо... — обиделся Назар. — Я поначалу его тоже за человека принял. Даже деньги взаймы брал, вместе выпивали, а потом... — Он махнул рукой, и Володя опять улыбнулся (Своей привычкой жестикулировать маленький Назар очень походил на долговязого Вознякова). — Потом разочаровался. Сухой он какой-то. Все правильным, точным хочет быть, ни с кем не ругается — тьфу!

— Чудак ты, Наварка! Фантазер, как раньше. Все с кем-нибудь да воюешь.

— Не каждому же быть таким всеядным, как ты! — беззлобно огрызнулся Назар.

— Ладно. Пойду ужинать, — сказал Володя.

У него не было желания спорить.

Мокшин был в плохом настроении. Володя сразу понял это, когда зашел в свою комнату. Квартирант сидел за письменным столом и курил, сердито пуская тугие струи дыма к низкому потолку.

— Невеселы что-то, Василий Гаврилович, — сказал Володя. — Чем расстроены?

— Да ничем. Просто устал.

— А мне показалось, что расстроены. Тоже устал, лягу спать. Завтра на участок ехать. Не обижаетесь, что отнял у вас две буровых?

— Ну что ты! Рад бесконечно. Баба с возу — кобыле легче. Надоел мне этот Осинцев. Все ему не так, все ему не ладно.

— Он такой! — добродушно согласился Володя. — И в институте таким был.

— Ну его! Мучайся теперь с ним ты. — Мокшин помолчал, а потом сказал: — Олег Александрович тоже хорош. Выставляет меня на посмешище, приписывает какие-то сомнения. Это после того, как я вместе с ним ночей не спал, сутками на вышке Осинцева сидел.

— Да полноте, Василий Гаврилович. Ничего особенного он не сказал. Так... Употребил не то слово.

— Все же...

— Ерунда. Берегите нервы. Старик вас уважает, а сказать что-нибудь лишнее всякий может.

— Бывает. — Мокшин повеселел, стал раздеваться. — Послушаю добрый совет. Тоже лягу спать.

В комнату заглянул отец.

— Пойдем-ка, Владимир. Подсоби матери. Надо картошки в погребе набрать.

— А я уже спать собрался.

— Спать... Ишь какой барин нашелся, — проворчал Тихон Пантелеевич. — Пойди подсоби. У меня нынче поясницу разламывает. Никак, опять застудился.

— Баньку, баньку с веничком надо, — посоветовал Мокшин.

— И то дело, — согласился Тихон Пантелеевич. — Завтра истопим, а то невмоготу что-то. Пошли. Подыми матери пару бадеек.

Спускаясь в погреб, Володя вдруг подумал, что отец неспроста заставил его лезть за картошкой. Он не ошибся. Тихон Пантелеевич зажег керосиновую лампу и тоже спустился вниз.

— Есть новость, — тихо прошептал он, склоняясь к сыну. — Второго числа вечером у Сидора Хомякова брал лошадь Иван Булгаков. За самогонкой в Порошино вроде бы гонял.

Наипервейшего деревенского пьяницу колхозного конюха Сидора Хомякова Володя знал с детства, а вторую фамилию слышал впервые.

— Кто такой Булгаков?

— Не нашенский. Из раненых. Коновозчиком в партии работает.

— Что же он не у себя лошадь брал?

— Выходит, не резон было.

— И долго ездил?

— Сидор-то не помнит. Пьян был. Лошадь дал часов в семь вечера и спать завалился в конюховке. Ночью проснулся, видит — лошадь на месте, а Иван на полу спит. Четверть самогонки под столом.

— Во сколько это было?

— Да не знает Сидор-то. Я же говорю — пьян был. Разбудил Булгакова, еще выпили. У него вовсе ум вон.

— Как ты все это узнал?

— Это мое дело, — сердито прошипел отец. — Я свое дело сделал. Ивана-то сразу узнаешь. Однопалый он.

— Давно в деревне появился?

— Месяца четыре будет. У Ефросиньи Козыревой квартирует.

— Откуда он явился?

— Из госпиталя, говорят. По чистой. Места-то его под немцами.

— Пьет часто?

— Не особенно. Но бывает. Запоями. Редко, да метко.

Володя наполнил ведра картошкой и полез было из погреба, но отец остановил его.

— Вот что... как тебе сказать... — Он поскреб затылок. — Назарки Осинцева второго числа ночью в деревне тоже не было...

— Осинцева? Где же он был?

— А черт его знает! — сердито ругнулся старик. — Хозяйка квартирная сказывала, что только под утро заявился. Хмельной. Где был — не сказывал...

«Вот те дела! — Володя промолчал, ошеломленный неожиданной новостью. — Неужто Назар?..»

— Так что имей в виду... — продолжал шептать отец. — Может, он не того... Но все же...

— Хорошо. Буду иметь в виду, — расстроенно буркнул Володя.

Уже лежа на своем сундуке, он напряженно соображал, как лучше и скорей сообщить новости Новгородскому. Капитан еще в Сосногорске сказал, что звонить и писать письма не следует, что он сам установит связь в нужное время. Это нужное время подошло, а обещанной связи не было. Сейчас, воззрившись в густую, теплую темноту комнаты, Володя сердился на Новгородского за эту медлительность.