– Мы обязательно примем меры, – повторил кремовый и, повернув голову и подняв руку, демонстративно посмотрел на свои наручные часы. Видимо, колхозник его уже слегка достал.

Теперь Кононов видел лицо мужчины в профиль. И этих одной-двух секунд ему вполне хватило. Он замер на месте, все еще оставаясь незамеченным, а потом отшатнулся к зарослям лопухов, скрывающим остатки церковной стены.

Он сразу узнал этого молодого мужчину, да что там мужчину – парня, который был гораздо моложе его, Кононова. Моложе на семь лет.

Это был Николай Кононов. Его отец...

Кононов застыл возле лопухов, вперив невидящий взгляд в блинообразные пыльные листья. Мысли стеклышками калейдоскопа метались в его сознании, пока не сложились в единственно правильный узор. Он все понял, и, сбросив сумку с плеча, согнулся, упершись руками в колени. Он не представлял себе, что ему делать с этим пониманием, распоркой застрявшим в душе, перегородившим душу. Он теперь знал, кого именно имел в виду Сулимов.

«Вы должны добраться до пионерлагеря «Луч», вашего лагеря, возле Отмичей, – говорил ему дон Корлеоне, – и побеседовать с одним человеком. Убедите его в том, что ему и его жене категорически нельзя заводить второго ребенка. Ни в коем случае!». – «Это отец Мерцалова? – спросил Кононов; вернее, не спросил даже, а просто констатировал. – Кто он? Как его фамилия?» – «Вы его сразу узнаете, – заверил Сулимов. – Он вам хорошо знаком». – «Но почему бы не назвать его? Это что, страшная военная тайна? Не беспокойтесь, никаким буржуинам я ее не выдам, даже и за ящик печенья и банку варенья». Дон Корлеоне лукаво прищурился и, усмехнувшись, ответил: «В любом деле должна быть какая-то недосказанность, интрига. Чтобы было интереснее этим делом заниматься». И Кононов тогда еще раз подумал, что вовсе не случайно выбор пал именно на него: седьмой отдел действовал не наобум, а вполне целенаправленно.

Он продолжал стоять, согнувшись, среди лопухов, потрясенный открывшейся истиной. Неподалеку продолжал раздаваться сипловатый голос колхозника, но Кононов уже не слушал его.

Значит, отец в семьдесят первом работал начальником пионерлагеря «Луч» – такой факт Кононову был неизвестен, ни сам отец, ни мама об этом не говорили. Либо как-то к слову не приходилось, либо он, Кононов, пропустил это мимо ушей – или напрочь забыл? А часто ли он интересовался прошлым своих родителей? В том-то и дело... Собой был озабочен, был погружен в собственный мир, только о своей персоне пекся, как частенько, увы, случается под этими небесами... Отец работал завучем в четвертой школе, на Володарского, так что вполне мог быть и начальником пионерлагеря; потом уже, в начале восьмидесятых, его забрали в облоно.

Но не это было главным; вернее, это было совсем не главным! Главное – Николай Кононов был отцом Мерцалова, изобретателя машины времени... Не только отцом Андрея Кононова, но и Мерцалова. Значит, у него, Андрея Кононова, был младший брат, носивший почему-то другую фамилию. Родной брат – ведь Сулимов говорил, что второго ребенка нельзя заводить отцу вместе с мамой, а не с какой-то другой женщиной. Выходит, тот, умерший почти сразу после рождения ребенок вовсе не умер?! Так было сказано матери, а на деле ребенка отдали каким-то бездетным и богатеньким. Богатеньким – и бездетным. Неким Мерцаловым... Если они из Калинина, их можно найти по телефонной книге. Или через адресный стол. Найти, заявиться к ним, плюнуть им в глаза и забрать ребенка... братишку... брательника... братана...

Кононов болезненно скривился и глухо застонал. Голосов больше не было слышно, только где-то в отдалении отрывисто и зло лаяла собака.

Какие Мерцаловы? Какой братан? Братан еще не родился – и он, Андрей Кононов, здесь и сейчас именно для того, чтобы воспрепятствовать его рождению. То есть – убить? А можно ли убить того, кто еще не родился?..

Теперь ему было совершенно ясно, почему дон Корлеоне не назвал фамилию. Знал, скотина, что он, Андрей Кононов, ни за что бы в таком случае не согласился на этот прыжок в прошлое. И что же дальше? Что делать-то, как поступить?..

У него был брат... Господи, у него, оказывается, был младший брат! Вовка... Или Сережка... Почему он не спросил у этого гада, у этого сучьего дона Корлеоне, как зовут Мерцалова?.. Брата...

Брат...

Но что же, все-таки, делать? Плюнуть на эту свою долбаную миссию, вернуться к Волге, дождаться катера и уехать отсюда... И жить независимой жизнью, благо деньги позволяют, а когда кончатся – всегда к его услугам новые тайники, «рудники мои серебряные, золотые мои россыпи...» И пусть все идет своим чередом, и пусть братишка появится на свет... и в урочный час создаст машину времени?!

Кононов скрипнул зубами, подобрал с земли сумку и наконец разогнулся.

Сулимов все сделал правильно. Избавил от лишних переживаний, от мучительных раздумий – в общем, от ненужной головной боли. У него, Кононова, никогда не было брата, он никогда не видел этого брата... И не увидит. Брата у него – нет.

Шурша лопухами, Кононов выбрался на дорогу. Мужичка-колхозника нигде не было видно, а отец удалялся в сторону пионерлагерного футбольного поля, слегка помахивая левой рукой, а правую сунув в карман своих кремовых брюк. Прижимая сумку к боку, Кононов припустил за ним вдогонку через пустырь с останками вкопанных в землю обгорелых столбов – то ли виселиц времен Великой Отечественной, то ли подмостков для выступлений студенческих агитбригад. Отец шел, не оглядываясь, явно направляясь в лагерь (там царил «тихий час», который почему-то – из черного юмора, что ли? – называли еще «мертвым часом»), он уже дошагал до чуть покосившихся футбольных ворот, когда Кононов, лавируя между засохших коровьих лепешек, окликнул его:

– Товарищ начальник!

Отец замедлил шаг, повернулся к приближающемуся Кононову, и досада, обозначившаяся на его широкоскулом удмуртском лице, тут же сменилась вежливым «служебным» вниманием – так встречают посетителей чиновники разных госучреждений; вероятно, он принял по-городскому одетого Кононова за родителя кого-то из вверенных ему, начальнику лагеря, юных пионеров... хотя именно он, в данном случае, и был родителем...

– Здравствуйте, Николай Алексеевич, – Кононов остановился в двух шагах от загорелого мужчины с зачесанными назад волосами и ямочкой на подбородке; отец был чуть ниже его, и поуже в плечах. Таким молодым Кононов отца не помнил...