Даже моды остановились на прошлогоднем уровне. И художники и манекенщицы скучают в пустых Домах моделей.

Кому сейчас до новых мод? Кому сейчас нужны вещи?

Вещи потеряли свою прежнюю ценность…

Только игрушки в цене. Очень много игрушек покупают сейчас! Никто не жалеет денег на то, чтобы доставить детям побольше радости…

Ася смотрит в витрины пустых магазинов и тихо, задумчиво говорит:

— Знаешь, Федя… Папа рассказывал… В начале пятидесятых годов было что-то в этом роде… Все боялись атомной войны. Говорили, что она может начаться в любой день. И старались поменьше покупать. А потом поверили, что войны не будет, и кинулись в магазины…

— Тогда было не совсем так, — замечает Федор. — Тогда было мало вещей. И они были дороги. Поэтому… ну, не так бросалось в глаза, что их не берут… Мне тоже рассказывали.

Они медленно идут по Москве, и держатся за руки, и смотрят на играющие неоновые рекламы. Кому нужны сейчас эти рекламы? Зачем они так яростно играют? По инерции?.. У подъездов многих домов светлеют фанерные доски. На всех на них написана одна и та же фраза:

«Все мужчины этого дома (или этого подъезда) готовы лететь к болиду».

Федор помнит, как сразу после Женевского совещания шли по улицам первые манифестации добровольцев. Шли длинные, бесконечные колонны людей, каждый из которых готов был лететь к болиду. В этих колоннах были и женщины, и мальчишки, и даже школьницы с косичками. Потом манифестации прекратились. Потому что они отнимали у людей много времени, а время было дорого.

Но, когда прекратились манифестации, во все руководящие учреждения страны повалили письма. Миллионы людей предлагали себя в качестве космонавтов. Письма эти шли в Москву со всех концов мира. Не было, кажется, на карте такой страны, в которой не объявились бы добровольцы. ТАСС пришлось тогда выступить со специальным сообщением. В нем говорилось, что по решению Советского правительства к болиду полетит только гражданин СССР. Но и после этого сообщения приходили письма Дэза рубежа. Не все слышали это сообщение. Не все верили ему. Не все считали его справедливым. А Федор так и не написал заявления… И никто из наших космонавтов, кажется, не писал таких заявлений. Это было бы, наверно, просто не по-товарищески. Ведь каждый из космонавтов хотел лететь. И ни у кого не было оснований считать своих товарищей трусами. И еще; все они прекрасно понимали, что полетит кто-то из них, а не из тех добровольцев, которые толпами идут по улице. И сейчас еще идут и идут в Москву письма от добровольцев. Их уже не читают. Их невозможно прочитать все. Их сразу отправляют в Музей космонавтики.

Одно время по призыву какой-то молодежной организации добровольцы начали носить голубые повязки на рукаве. Но уже через несколько дней этих повязок стало так невероятно много, что они потеряли всякий смысл.

Повязки исчезли. И вот недавно стали появляться такие фанерные доски у подъездов жилых домов, у заводских проходных, в учрежденческих вестибюлях. Наверно, скоро не будет такого подъезда, где не висела бы фанерная доска с надписью.

И тогда их снимут. Как сняли повязки.

И появится что-нибудь другое.

Потому что люди изобретательны. И настойчивы.

Лететь хотят миллионы.

А полетит один.

И почему-то Федор все еще верит, что этот один — будет он. Не кто-нибудь другой, а только он. Ася медленно идет рядом. И прижимается щекой к его плечу. И молча глядит на нарядную вечернюю Москву. Ее родную Москву.

А Москва шуршит по асфальту шинами, шелестит широкими листьями лип, играет неоновыми рекламами, шепчется нежными губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.

— Федя, а ты не знаешь, кто полетит к этому болиду?

— Не знаю, Асенька… Этого пока никто не знает.

— Почему?

— Еще не решено.

— Но ведь не ты?

— Ты же понимаешь… Каждый был бы счастлив, если бы это доверили ему…

— Это я понимаю!.. Я бы даже предложила себя, если бы это имело смысл… Я только спрашиваю…

— Федя?

— Я, Сергей Михалыч. Доброе утро.

— Здравствуй, Федя… Я вот почему так рано позвонил… Мне только что сообщили… Ну, в общем, тебя сегодня утром могут вызвать на Президиум ЦК… Я хотел тебя предупредить…

— А зачем, Сергей Михалыч? Вы не знаете?

— Видимо, решают — кто… Понимаешь?

— Да.

— Так что приготовься…

— Я всегда готов… Как юный пионер…

— Рад слышать.

— Когда могут вызвать?

— Не знаю. Тебе позвонят.

— Мне ждать дома?

— Зачем? Приходи в обычное время в отдел. Тебя разыщут… Ну, пока…

— Ася… К нам завтра приедет мама… Дня на три.

— Хорошо… Я все приготовлю… А знаешь, мне почему-то немного стыдно перед ней…

— За что?

— Ну, за то, что у нас все так… быстро, что ли…

— Чепуха! Наоборот — медленно.

— А когда мы съездим к моим, Федя?

— Я сейчас не могу уехать. Никак. Меня не отпустят. Может, они к нам приедут?

— Нет! Они первые не приедут. Первый должен ты.

— Тогда придется подождать, Асенька.

— Долго?

— Не знаю. Это от меня не зависит.

— Ну хоть примерно — сколько?

— Даже примерно не знаю.

— Но как только сможешь, съездим? Хоть на три дня!.. Хорошо?