День прошел спокойно. После полудня «гости» Клишина уехали, за забором стало тихо. Алексей же провел остаток дня в огороде, где были разбиты грядки с овощами и зеленью. Уехавшая в санаторий мама наказала сыну пропалывать их и надеялась, что до ее приезда они не слишком зарастут сорняками. Леонидов невольно хмыкнул. Коммерческому директору копаться в земле? На кой ему эта морковка? И помидоры в теплице? Все закончится так же, как и всегда: если будет жарко, огурцы засохнут, холодно и дождь — сгниют. Помидоры съест тля, капусту — гусеницы белых бабочек, которые так и называются «капустницы». Потом те же гусеницы доедят то, что не доела тля. Уважал он только кабачки, которые почему-то вредители не едят. Поэтому овощи вырастают до гигантских размеров, а после раздаются тем соседям, которые умнее остальных. То есть вообще ничего не выращивают, а имеют то же, что и они — кабачки. Но это было его субъективное мнение, которое жена не разделяла. И, несмотря на запрет, старалась пропалывать грядки тайком. Чтобы не допустить этого, Алексей принес в сад раскладушку и, раздевшись до плавок, растянулся на ней. Вокруг были сплошные цветущие одуванчики, а в голове то, что остается от них после цветения — белый пух. Мысли его были невесомые и из породы сорняков. «Родное Подмосковье — это зона рискованного земледелия. Так почему я каждый год должен рисковать своим здоровьем и деньгами? Семена купи, пленку на теплицу купи, отраву для тли купи… Универсальной нет. То, отчего дохнут муравьи, не действует на бабочек. На тлю не действует ничего, кроме дихлофоса, который в свою очередь действует на помидоры. Помидоры становятся несъедобными. Я с места сегодня не сдвинусь. Воды в Душ натаскаю, когда будет не так жарко. К вечеру. А терраску фанерой забьет Серега Барышев. Ему в удовольствие, он по деревне скучает…»

За такими крамольными мыслями и застукала его Саша:

— Лежишь?

Он вздрогнул и открыл глаза:

— Да. А что?

— Я знаю, о чем ты думаешь, Лешка.

— О чем?

— О смысле жизни, вернее, о бессмысленности своей сегодняшней работы на блага будущего урожая. Где лопата?

Мать честная! Ему ж велено сделать грядку! Надо кого-то там рассадить. Слова «посадить» и «рассадить» для Леонидова всегда были одушевленными. Он слишком долго занимался криминалом.

— Так, где же лопата? — снова спросила Саша.

— Близко, — сказал он, зевнув.

— Достаточно близко для того, чтобы ее схватить, когда на горизонте появится жена, но совершенно недостаточно для того, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.

— Ах, отстаньте, Александра Викторовна! Мы принимаем солнечные ванны! Я куплю тебе огурцов. Столько, сколько захочешь..

— Мне приятнее есть, когда свое.

— Тогда съешь меня. Я — свой. Родной и близкий.

— Леша, Леша…

— Ешь меня поедом, родная, только не заставляй копать землю.

Жена улыбнулась, простила и сказала:

— Пойдем ужинать, а?

— Уже ужинать? — жалобно воскликнул он. — Разве вечер?

— Что, жалко день?

— Еще бы! Как быстро выходные проходят! А тут еще этот твой сосед…

Пока Александра ставила на стол вареную картошку, посыпанную молодым укропом, салат из помидоров-огурцов, селедочку и початую бутылку водки, Алексей задумчиво рассматривал цветы на клеенке и молчал.

— О чем думаешь? — Саша, наконец, села за стол.

— А Сережка? — очнулся Леонидов.

— Он наспех поел и умчался на тот конец поселка, к другу.

— Ему здесь хорошо?

— Любому ребенку за городом хорошо. Так о чем ты так задумался?

— Да я все насчет писателя…

— Все-таки задело?

— Дело интересное.

— Водки выпьешь?

— Как ты узнала, что я хочу выпить?

Она улыбнулась и пододвинула к нему рюмку. Леонидов выпил и закусил селедочкой, захрустел лучком. А жизнь-то налаживается!

— Недавно я смотрел телевизор, — сказал он. — Передача была о литературе…

— Ты и такие смотришь? — подколола жена, учитель литературы.

— Речь шла о загадке смерти какого-то гения.

— Тогда понятно! Уж если загадка смерти…

— Смейся, смейся! Дело в том, что там сказали, будто бы существует теория Эйнштейна о том, что настоящий, гениальный писатель или поэт — сгусток непонятной энергии и вроде как ее проводник. Или особое, притягивающее эту энергию тело. И будто бы другие тела, которые попадают в его орбиту, могут изменить назначенное им движение.

— Ну и что?

— Понимаешь, сила прозрения таких людей настолько велика, что они способны даже предсказать собственную смерть. Только изменить ничего не могут. Вот знает человек, где и когда его убьют, но в назначенный день его туда тянет неодолимо.

— Все равно не понимаю, к чему ты клонишь?

— Передачу я видел давно, — Алексей невольно вздохнул. — А сегодня меня поразило то, что я прочитал у Клишина. Он описал, как лежит мертвый, и то, что его отравили именно цианистым калием, представляешь? Там еще дальше было:

«Мое тело лежит…» А потом Михин меня отогнал от компьютера. Что ты про все это думаешь?

— Знаешь, Леша, основное условие, при котором твои домыслы верны — это условие гениальности Павла. Или, по крайней мере, наличие у него очень большого таланта. Я читала его вещи. Конечно, я всего лишь учитель, не критик, и не литературовед, но…

— Что но?

— Это не то. Это похоже на бред. А местами я бы даже сказала — отвратительно! — Сашу невольно передернуло.

— Все гениальное сначала воспринимается современниками в штыки. Это потом начинаются дифирамбы, ахи-вздохи. А поначалу только гонения и хула.