Тетка Веденея очищала руки, но тесто упрямо липло к рукам. Веденея терла их печной ветошью, но только хуже мазала сажей.

В сердцах она отшвырнула тряпку и грохнула горшком:

– Вот ведь время нашли, вахлаки!

Варавы жили выше по Енисею и в слободке бывали редко. В церковь в Большую Мурту не ездили даже в праздники, обряд правили дома. Должно быть, заприметил Стешу старый Северьян, когда брал дуги для своих белогривых да игреневых. За дугами к Кургановым подъезжали издалека, из соседних деревень, и Стеша, бывало, весь день крутилась возле отца, помогала расписывать дуги архангельской росписью: все, что осталось у царских кормщиков Кургановых от далекой ледовитой родины.

Про Ворав в селе знали мало: Воравы – те, что по горам ходят. Воравами на местном языке звались горы, невысокие, но крутые, так же стали звать и старателей, приходивших с промысла после первого снега. Старший Ворава, дед Данила, золотишко мыл да охотился в тайге, бывало, один на соху медведя брал, а сын его, Северьян, стал горным мастером на Шумилинском прииске, там себе и суженую приискал, но овдовел рано и по строгому обычаю новой жены себе уже не искал. Пятилетнего сына отвез Северьян в завод к жениной родне: сам по полгода в тайге, некогда с мальцом возиться, но едва мальчонка подрос, забрал обратно и стал потихоньку к горному делу приучать. Но недаром бают старые люди: ты на гору, а тебя за ногу… Сгинул Горя в горной тайге в то лето, как война началась. Одни говорили, что в Волотовой пещере заблудился, другие – что на Воргу до Хозяйки подался, чтобы в армию не забрили.

А на Ильин день объявился Горя в Елани, так же внезапно, как исчез. Вышел из тайги облешалый, бородатый, а на шее под бородой – глубокий шрам. С того дня был Горя словно малость не в себе, на людях не снимал с шеи черного шелкового платка, и веяло от него мертвым духом.

Не в пример ополоумевшей дочери, бабка Агафья сохраняла ясный деловой разум. Ее синий сарафан и белая расшитая кофта: будничное одеяние пожилой староверки – в сумерках избы выглядели почти царским нарядом. Ради важной минуты она набросила на голову белый плат вроспуск, заколола его под подбородком нарядной булавкой с «камушком», взяла заготовленную к ужину ковригу и шитый рушник, зачерпнула солонкой свежей соли и приготовилась встречать сватов.

Заполошный колокольчик смолк, хлопнула дверь в сенях, и, не спрашивая разрешения, не узнав, дома ли сам, вошла в горницу молчаливая ватага и встала гуртом, заполонив враз всю горницу. От промерзших армяков и снятых шапок повалил крепкий овчинный дух. От холода проснулся старший Курганов и, продрав глаза, уставился на гостей.

Для сватов считалось удачей, если застанут родителей невесты на печи. Веденея под ногами у гостей выгнала кошку, вынесла в сени решето с мяукающими котятами и встала избоченясь, грозно сдвинув густые брови: мол, ворвалось чужое племя, зачем пожаловали – нам неведомо! Впору и за ухваты!

Дружка, стукнув каблуками об порог и незнамо к кому обращаясь, сказал:

– Как порог молчит, лежит, так чтобы и вы против нас молчали-лежали.

– Колотим о порог, чтоб не говорили поперек, – поддержал его рыжий парень по прозвищу Вяхирь.

– Да вы кто такие? – спохватился хозяин. – Откель понабежали?

– У вас товар, у нас купец! – наконец-то признался вожак.

Стеша чуть отодвинула занавеску, боязливо озирая сватов. Последним вошел рослый бородач в распахнутой дохе. Не заломив шапки в красный угол, встал первым, и словно померкла в его тени молодая дружина. По случаю праздника надел главный сват черные плисовые шаровары с напуском, на ногах поскрипывали городские сапоги гармошкой с наваксенными носами. Темная, с густой проседью борода лежала на груди привольными серебристыми кольцами. Красив был старший Ворава: сухое лицо, загорелое на горном солнце, даже зимой отливало бронзой, а в озерной глубине глаз, на самом дне, как серебристая чудо-рыба, мерцала невысказанная печаль.

Спешил будущий свекор, оттого и сам поехал, советчиков да дружек выбирать было некогда.

Старший Курганов по-медвежьи, спиной, слез с печи, как был без портов, в длинной рубахе-распояске.

– Ну так садитесь, люди добрые, – скрывая оторопь, пригласил он гостей к стылому самовару.

Агафья проворно выставила на стол чистую посуду и расписные чашки, какие ставили для своих, единоверцев.

– Наш Егорий приказал не садиться, а узнать, нельзя ли породниться, – степенно произнес Северьян. – Да посмотреть-прицениться – по купцу ли товар?

– Жених просил челом бить вашей милости – нельзя ли на невесту поглядеть?

– Здоров ли Григорий Северьянович? Отчего сам не пришел? – строго спросил Антип.

Умолкли сваты, смотрят на Северьяна, ждут его слова, а он словно заснул с открытыми глазами, опершись могучими руками о стол.

– Говорят, она у вас краля! Другой такой не найти! – снова наперебой заговорили дружки.

– Это Стешка-то? Да какая она невеста, ей бы еще в бирюльки играть, у нее и приданого-то нету, выйтить к вам и то не в чем… – зыркнув за занавеску, с деланым вздохом сказала Агафья.

– Нам нужен человек, а не платье, ведь жить не с приданым, а с богоданным, – гнули свое сваты.

– Ну так приходите еще… Важные дела скоро не делаются, – заключил старший Курганов.

– А у нас ждать не принято, коли согласны, так сразу скажите, чего и коней гонять.

– Пусть девка сама скажет… – загудели сваты. – А то, может, она у вас немая… Да свету побольше дайте, нам на нее посмотреть охота! Жирники у вас есть?

Агафья вынесла городские свечи и расставила в плошках – наступал самый ответственный момент смотрин.