Эрландер наклонился поближе.

– Что вы имеете в виду?

– Я обнаружил, что он способен на жестокость. По правде говоря, я его боюсь.

– Вы хотите сказать, что ощущали угрозу со стороны Нидермана? – спросил Эрландер.

– Именно. Я – старик и не могу себя защитить.

– Вы можете объяснить, в каких отношениях состояли с Нидерманом?

– Я инвалид. – Залаченко показал на ногу. – Моя дочь пытается меня убить уже во второй раз. Я нанял Нидермана в качестве помощника много лет назад. Думал, что он сможет меня защитить… а он, по сути дела, стал распоряжаться моей жизнью. Он делает, что ему заблагорассудится, а я ему и слова сказать не могу.

– В чем же он вам помогает? – вмешалась в разговор Соня Мудиг. – Делает то, с чем вам не справиться самому?

Единственным свободным от повязок глазом Залаченко окинул Соню Мудиг долгим взглядом.

– Насколько я поняла, десять лет назад она бросила в вашу машину зажигательную бомбу, – сказала Соня Мудиг. – Вы можете объяснить, что ее на это толкнуло?

– Спросите об этом у моей дочери. Она сумасшедшая.

Его голос вновь зазвучал враждебно.

– Вы хотите сказать, что не представляете, по какой причине Лисбет Саландер напала на вас в тысяча девятьсот девяносто первом году?

– Моя дочь сумасшедшая. На этот счет имеются документы.

Соня Мудиг наклонила голову набок. Она отметила, что на ее вопросы Залаченко отвечал значительно более агрессивно и враждебно. Эрландер это явно тоже заметил. О'кей… Good сор, bad сор.[5] Соня Мудиг повысила голос.

– Как по-вашему, ее действия могли быть как-то связаны с тем, что вы избили ее мать настолько серьезно, что у той образовались неизлечимые повреждения головного мозга?

Залаченко посмотрел на Соню Мудиг с абсолютным спокойствием.

– Это пустая болтовня. Ее мать была шлюхой. Вероятно, ее поколотил кто-нибудь из клиентов. Я просто случайно к ним заглянул.

Соня Мудиг подняла брови.

– Значит, вы ни в чем не виноваты?

– Разумеется.

– Залаченко… я хочу убедиться, правильно ли я вас поняла. Вы отрицаете, что избивали свою тогдашнюю подругу Агнету Софию Саландер, мать Лисбет Саландер, несмотря на то что этот случай послужил предметом обстоятельного и засекреченного расследования, проведенного Гуннаром Бьёрком – вашим тогдашним куратором из СЭПО.

– Я никогда не был ни за что осужден. Мне даже не предъявлялось никаких обвинений. Я не могу отвечать за то, что нафантазировал в своих отчетах какой-то болван из Службы безопасности. Если бы меня в чем-то подозревали, то, по крайней мере, вызывали бы для допроса.

Соня Мудиг просто лишилась дара речи. На скрытом повязкой лице Залаченко, похоже, появилась улыбка.

– Итак, я хочу подать заявление на свою дочь. Она пыталась меня убить.

Соня Мудиг вздохнула.

– Я, кажется, начинаю понимать, почему Лисбет Саландер ощущает потребность всадить вам топор в голову.

Эрландер кашлянул.

– Простите, господин Бодин… может быть, мы вернемся к тому, что вам известно о Рональде Нидермане?

Инспектору Яну Бублански Соня Мудиг позвонила из коридора, в котором находилась палата Залаченко.

– Ничего, – сказала она.

– Ничего? – переспросил Бублански.

– Он подал в полицию заявление на Лисбет Саландер, обвинив ее в жестоком избиении и попытке убийства. Он утверждает, что не имеет никакого отношения к убийствам в Стокгольме.

– А как он объясняет то, что Лисбет Саландер была закопана на его участке в Госсеберге?

– Говорит, что был простужен и почти весь день проспал. Если в Саландер стреляли в Госсеберге, то это, должно быть, дело рук Рональда Нидермана.

– Ладно. Что мы имеем?

– В нее стреляли из браунинга двадцать второго калибра, поэтому ей удалось выжить. Пистолет мы нашли. Залаченко признает, что оружие принадлежит ему.

– Ага. Иными словами, он знает, что мы обнаружим на пистолете его отпечатки пальцев.

– Именно. Но говорит, что в последний раз видел пистолет, когда тот лежал в ящике письменного стола.

– Значит, вероятно, распрекрасный Рональд Нидерман взял оружие, пока Залаченко спал, и выстрелил в Саландер. Можем ли мы доказать обратное?

Прежде чем ответить, Соня Мудиг несколько секунд подумала.

– Он прекрасно разбирается в шведском законодательстве и методах полиции. Абсолютно ни в чем не признается и жертвует Нидерманом как пешкой. Даже не знаю, что мы сможем доказать. Я попросила Эрландера отправить его одежду экспертам и проверить на наличие следов пороха, но он, вероятно, станет утверждать, что два дня назад тренировался в стрельбе.