— Это у вас впервые? — спросил граф и потянулся к её руке. — Помню, как это было у меня — с отцом, когда он порол меня в нежном возрасте. Первый раз было, конечно, ужасно больно. Потом, когда он увидел, что я научился получать от этого наслаждение, он прекратил меня пороть. Позже мне пришлось искать другие источники вдохновения.

Он перевёл взгляд своих больших печальных глаз с неё к картинам на стенах. Дрожащими пальцами он показал на изображение наиболее кровавого бичевания. Шарлотта почувствовала, как он суёт ей в руку хлыст, тёплый и чуть влажный от его ладони. Медленно повернувшись, он подставил ей спину, покрытую старыми бледными шрамами, изящно выгнув её, отчего белоснежные крылья приподнялись и коснулись её ног.

— Можете приступать.

Она сама была виновата. Что-то не то сказала. Позволила всему Зайти Слишком Далеко, как выражалась её мать. Если призвать его сейчас остановиться, то оба потом будут испытывать страшную неловкость.

— А ваша жена… — проговорила она.

— Что — моя жена?

— Знает? Она…

— Принимает ли она участие в моих незатейливых развлечениях? Жена устраивается по-своему.

Шарлотта разрывалась между несколько истеричным желанием захихикать и почти таким же — расплакаться.

Граф повернул голову:

— Я готов. Можете приступать. — Он замер. Его лицо заранее мучительно исказилось.

Очень ли его оскорбит, если она откажется выполнить его просьбу? Опять же, кто она такая, чтобы презирать другого человека за его тайные пороки? Она медленно подняла показавшийся свинцовым хлыст. Он наклонил голову. Она легко стегнула по червеобразным шрамам на его плечах хлыстом из переплетённых чёрных кожаных полос и опустила руку.

— Ужасно сожалею, граф…

— Сильнее, пожалуйста, — потребовал он и сделал шаг назад, чтобы она могла почувствовать его возбуждение.

— Я действительно ужасно сожалею, граф… — снова пробормотала она.

— Пожалуйста!

— Вряд ли…

— Умоляю…

— Вряд ли я способна на это.

— Попытайтесь.

— Нет, правда… я действительно… я совершенно уверена.

— Ну хватит притворяться! — прикрикнул граф. — Давайте же!

Он упал на колени:

— Пожалуйста, умоляю!

«О господи! Я сейчас рассмеюсь, нельзя, нельзя смеяться!» — сказала она про себя, а вслух:

— Я не… Это не… Тут какое-то недоразумение… Понимаете… я действительно сожалею, если сказала или сделала что-то, что ввело вас в заблуждение относительно…

Граф вздохнул. На сей раз она без колебаний помогла ему подняться на ноги — тому мешали огромные тяжёлые белые крылья.

— Простите, граф… просто… я не могу.

Он повернулся и внимательно посмотрел на неё, желая убедиться, что её нерешительность — это не часть возбуждающе жестокой игры.

— Ничего, ничего, — сказал он, — просто я… неправильно вас понял. Это так легко, не правда ли, когда общаешься на чужом языке?

Он мягко взял хлыст из её судорожно сжатой руки.

— Странно, — сказал он с извиняющимся не то покашливанием, не то смешком. — Только так я смог по-настоящему что-то почувствовать за очень долгое время.

— Я так… сожалею.

Было невыносимо смотреть на его затуманенное, опрокинутое лицо. Не отсюда ли разноголосица его чёрт? Не является ли она всего-навсего внешним отражением внутренней дисгармонии? Яблоко с гнилой сердцевиной, медленно покрывающееся морщинами и усыхающее, — вот что она увидела перед собой.

— Не подождёте, пока я переоденусь, дорогая? Не то Другие не поймут моего… костюма ангела… — Он погладил массивное крыло. — Не правда ли, они красивы? Одна из немногих вещей, спасённых от огня во время пожара первоначального Театра муз. Говорили, они потому уцелели, что одно из их перьев — с крыла архангела Гавриила. — Он пожал плечами, крылья при этом зашуршали. — Несмотря на эту божественную связь, достаточно минуты, чтобы освободиться от них.

По дороге обратно на виллу они разговаривали о погоде.

Как по мнению графа, по-прежнему дни будут столь благоприятны для сбора винограда?

Не кажется ли Шарлотте, что по ночам становится прохладно?

Сказался ли дождь на качестве винограда?

Насколько в Англии холоднее в это время года?

Часто ли в Урбино выпадает снег?

Досаждают ли Лондону до сих пор ужасные лягушки?

— А вы знали, — спросил граф в свойственной ему странной манере перескакивать с предмета на предмет, — что одержимость Пьеро делла Франчески математическими основами линейной перспективы привела его на грань помешательства?

— Нет, нет, не знала.

— Да. Я слышал, что эту причину выдвигали в качестве объяснения двусмысленности его «Бичевания». — К графу вновь вернулись его уверенные городские манеры. — Удивительно, что столь простой живописный приём так подействовал на его сознание… Хотя, конечно, для художественного восприятия эпохи Возрождения это было потрясение.

— Согласна с вами.

— Полагаю, это случилось потому, что появление реалистической перспективы отметило собой необратимый отход от средневекового искусства, которое предписывало, что размер человеческой фигуры на холсте должен отражать важность человека в мире независимо от достоинств конкретной личности.