Научит ценить лесного костра

Убогий ночной приют…

Она не бывает к людям добра,

Как в песнях про то поют.

Белёсая пыль покрыла висок,

Метель за спиной кружит.

А горизонт всё так же далёк,

Далёк и недостижим.

И сердце порой сжимает тоска

Под тихий голос певца…

Вот так и поймёшь, что жизнь коротка,

Но нет дороге конца.

Следы прошедших по ней вчера

Она окутала тьмой…

Она лишь тогда бывает добра,

Когда нас ведёт домой.

* * *

Скелеты лежали в одном и том же положении — как "указатель Флинта" из "Острова сокровищ", протянув вскинутые над головой руки в море. Их было не меньше десятка, но лёгкий ветерок доносил отвратительный запах гниения — с левого края лежало уже здорово разложившееся, но ещё целое тело. Неясно — чьё. Нам не очень хотелось подходить.

Тезис, Франсуа и я стояли чуть выше скального выступа, "украшенного" скелетами, и разглядывали высящийся в полукилометре от берега остров.

Он напоминал крепость с башней, только всё это было естественным. Светло-жёлтое полукольцо пляжа, естественный вал, естественная скала-башня… Даже отсюда было видно, как на "валу" ходят люди, а на "башне" развевается знамя.

227.

По проливу в сторону берега двигалась лодка. С неё нас не видели — мы вышли из-за поворота тропинки и двигались на фоне скалы. Остальные ребята наших отрядов вообще были за километр отсюда в удобной рощице.

— А что если попробовать взять языка? — предложил Тезис. — Сколько их в лодке?

— Вроде бы трое, — вгляделся Франсуа. — Справимся… Ты как, Олег?

Я молча поднял руку в знак согласия…

…Когда мы добрались до кустов, росших на границе пляжа, лодка уже подгребала вплотную. Это была если и самоделка, то очень умелая. Двое — они сидели спинами к нам, видны были только голые плечи, чёрные от загара и торчащие во все стороны вихры, у одного светло-русые, у другого тёмные — гребли. Третий — в коже — устроился на корме, положив на высоко поднятое колено арбалет. Неловко положив — случайно выстрелит, и кто-нибудь из его друзей словит болт в лоб…

Я тихо вздохнул. Мне было так себе — гадко, если честно. Трое, минус два — останется один, и того мы будем допрашивать, а потом — всё ясно… Вот б…ство, вечная проблема: "носители Зла" внешне и каждый по отдельности могут быть вполне нормальными людьми, даже симпатичными…

Просто ненавидеть "их". Куда труднее — конкретно "его".

В то же время я знал, что не замешкаюсь и не дрогну, убивая. И это тоже было мерзко.

Лодка вошла в полосу невысокого прибоя. Гребцы перестали работать вёслами и неловко вывалились через борта в воду.

— Так, — сказал Тезис.

Они двигались неловко, потому что на левой ноге, выше щиколотки, и у того и у другого сидела деревянная колодка, из-за которой приходилось подволакивать ногу и вообще — ступать как-то боком, еле-еле. Напрягаясь, мальчишки вытащили лодку на берег, и только тогда тот, с арбалетом, соскочил на песок, придерживая шпагу. Бросил закованным две больших сумки и махнул рукой по берегу, что-то сказав по-итальянски. Они побрели в разные стороны, а арбалетчик уселся на носу лодки и, отложив оружие, достал откуда-то со дна какую-то еду, начал со вкусом лопать. Нас разделяло метров десять — мало, но вполне достаточно, чтобы он успел схватить оружие и выстрелить. И слишком, пожалуй, много, чтобы я сумел точно попасть ножом…

Двое… рабов (мне понадобилось усилие, чтобы даже мысленно назвать мальчишек этим дрвеним словом) занимались тем, что друли мидии с прибрежных камней, собирая их в кожаные мешки. Когда темноволосый свернул было за скалу, надсмотрщик, лениво подняв арбалет, выстрелил в ту сторону — стрела свистнула над плечом парнишки, и он съёжился, подавшись назад.

А Тезис бросился вперёд. Сразу же, с остервенелым лицом. Я видел, как надсмотрщик схватился за арбалет, бросил его, выдернул шпагу… Ни о каком поединке тут не могло быть и речи. Пока Тезис рубился с ним, я, подскочив сбоку, подсёк ему левую ногу. Раненый невольно взмахнул руками; Франсуа размашистым, свирепым ударом сабли снёс ему правую руку над локтем, а через секунду Тезис, пинком в грудь повалив искалеченного надсмотрщика, приколол его к песку яростным отвесным ударом. И, вырвав клинок из судорожно содрогающегося тела, следующим взмахом отсёк ещё живому парню голову.

С разных концов пляжа, выпрямившись, на нас изумлённо смотрели рабы.

Нет. Теперь — свободные.

* * *

Хорошо, что с нами не было девчонок — выслушав Збышека и Светана, они бы начали требовать немедленного штурма. Ну, если честно, я и сам с трудом удерживался от такого шага.

Пятнадцатилетний варшавянин Збышек пробыл в рабстве всего два меясца, но за

228.

это время его довели до чудовищного состояния. Сейчас он находился в самом обычном невменяемом состоянии — плакал навзрыд, трясся, не воспринимал обращённых к нему вопросов и не мог остановиться, несмотря на то, что Богуш не отходил от соотечественника. Черногорец Светан был младше на год, в рабстве находился больше года, но сохранил трезвый рассудок, ненависть к "хозяевам" и даже определённое достоинство. Вот именно из-за этого достоинства ему и доставалось — вся спина у мальчишки была покрыта следами палки, свежими и старыми. Я не мог отвести от них глаз, хотя понимал, что это невежливо. Сидел и думал, что стал бы делать, ударь кто-нибудь меня палкой, как собаку.