— Что случилось? — спросил Рамон вместо приветствия. Сегодня что-то слишком часто приходится спрашивать, что случилось. Удался вечер, ничего не скажешь.

— Я уезжаю. Завтра, с утра.

— Уже?

Хотя какое там «уже», больше месяца прошло. По правде говоря, Рамон ждал этого раньше, куда раньше — потому и так торопился всюду успеть, так что едва не загнал и брата, и себя.

— Утром узнал, зашел к тебе, сказали — спишь.

— Велел бы разбудить, велика важность.

Эдгар смущенно улыбнулся. Мол, ты же меня знаешь. «Знаю» — так же, улыбкой ответил Рамон. Вслух спросил:

— Голодный?

— Нет.

— Тогда пойдем вниз, посидим. Здесь неудобно.

В библиотеке и вправду было неудобно разговаривать — стол, стул да книжные полки. места только для одного. По дороге Рамон приказал долить вина и сменить посуду.

— Пришел вроде поговорить, а не знаю, что сказать. — Нарушил молчание Эдгар. Разве что попрощаться.

— Погоди прощаться, еще завтра провожу. Едете с рассветом?

— Нет, с нами Дагобер едет, он сказал к полудню.

Рамон усмехнулся — маркиза на рассвете даже гром небесный не разбудит. Особенно после хорошей гулянки.

— Его-то что в Белон понесло?

— Вроде как меня представить… опять же переговорить, видимо, есть о чем.

Ну разве что так. Веселый, похоже Эдгару предстоит путь. Дагобер пока не сравнит вина во всех придорожных харчевнях, не успокоится. А пьяного маркиза непременно потянет на разговоры. И непонятно что лучше — начнет ли он задушевные беседы с представителями Белонского короля, нарочито вычеркивая из разговора Эдгара или сочтет того достойным внимания и будет заливаться соловьем всю дорогу. Хрен редьки не слаще.

— Вещи собрал?

Ну что за ерунду он несет? Не дитя малое, в конце-то концов.

— Было бы что собирать.

Странно как оно выходит — вроде бы столько всего сказать хочется, а слов нет, и даже те, что остались — пустые и ненужные.

— Ты там поосторожней, ладно?

Не то, снова не то. Скажи кому — на смех поднимут, квохчет над взрослым мужиком, точно мамка.

— Хорошо, буду поосторожней. Тепло одеваться не обещаю, но ходить по девкам и пьянствовать в дурной компании точно не буду.

Рамон усмехнулся:

— Уел. Выпьешь? — охнул, вспомнив. — Прости. Сейчас прикажу, чтобы воды принесли, или…

— Не мельтеши. — Эдгар вспомнил, что когда-то услышал от брата именно это. Странно, тогда он сам смущался и переживал, не зная, как его встретят и что дальше. А сейчас внутри была спокойная уверенность, хотя вроде бы ничего не изменилось — впереди по-прежнему незнакомая страна и чужие люди. Может быть просто изменился он сам?

— Налей нам обоим, что ли.

И в самом деле изменился. Три дня назад — господи, всего лишь три дня! — выхлебав полфляги он не только не заснул по дороге, но и не испытывал ни малейших признаков похмелья. Хотя разве дело только в этом?

— Не заснешь?

Эдгар пожал плечами:

— К полудню проснусь в любом случае.

— И то верно. — Рамон протянул брату наполненный кубок, сел перед камином. По правде говоря, лето здесь было куда теплее, чем дома. Но трудно было отвыкнуть о того, что камень стен прогревается, и не нужно топить по ночам, прогоняя накопившуюся за века холодную сырость, что гуляла в замке. Да и не хотелось отвыкать — изжариться никто не изжарится, а смотреть на огонь рыцарь всегда любил. Сидеть у камина, слушать треск поленьев и думать о чем-нибудь хорошем… например, о зеленоглазой девчонке с каштановыми кудрями… Тьфу ты, нашел время!

— Вернешься только со свадьбой?

— Да.

— Долго…

Эдгар глотнул вина.

— Сигирик сказал мне, что требуется от принцессы. Правду говоря, за отведенный срок эти знания можно вдолбить даже в совершенно девственный разум, а я все же надеюсь, что в Белоне девушек тоже учат наравне с юношами.

— Учат. Чем знатнее девица, тем лучше она образована.

— Что ж, будет интересно. Куда приятнее иметь дело с человеком, который уже умеет усваивать знания.

— Ага, оценил умных женщин. — Хмыкнул Рамон.

— Если совсем честно — я так до конца и не привык, что с женщиной можно говорить как с равным по уму.

— В Белоне привыкнешь.

— Наверное… Встретишь, когда вернусь?

— Если буду жив.

— Я буду молиться, чтобы получилось.

Рамон улыбнулся. Эдгар прислонился лбом к кубку — слишком хотелось завыть при виде этой улыбки. Но жалости брат не простит. «Брат…» Сколько лет Эдгар был уверен, что никогда не решится сказать это вслух. Где уж ему, ублюдку, пытаться встать на одну доску… спасибо и на том, что подобрали, да выучили. Рамон не снизошел, а принял как равного, и это казалось немыслимой, незаслуженной щедростью. А потом он приводил Эдгара в дома, в которых его одного не пустили бы и за ворота, всем видом говоря «любишь меня — полюби и его». Так что в конце концов его приняли в свете — и это тоже казалось немыслимым. Но случилось.