Хлодий сморгнул неведомо откуда взявшиеся слезы — давно, очень давно отец не говорил с ним… так.

— Пап, я правда, не знаю. Когда мне сказали — я был счастлив и горд, а сейчас…

— А сейчас ты на своей шкуре почувствовал, что значит быть господином.

— Да. Но… — он задумался. — Да, пожалуй, я все же хочу этого. Хочу знать, на что я способен. Просто все слишком неожиданно. Трудно привыкнуть.

— Привыкнешь. — пообещал Бертовин.

Здравствуй.

Скажи, о чем ты писал матушке? Второй день ходит злющая, что помойная кошка, как раз как последнее письмо принесли. Бабы сидят по комнатам притихшие, я грешным делом вообще хотел было смыться из замка куда подальше. Потом решил, что ну его, хуже будет, и засел в библиотеке. Старые манускрипты отлично помогают отвлечься от разъяренных женщин.

Впрочем, вечером ко мне зашли пожаловаться. Ничего не понял, за исключением того, какие мы с тобой оба неблагодарные сыновья. А «этот» — ну, ты знаешь, кто у нее «этот» — и вовсе тварь, о которой говорить нечего. Сбил тебя с пути истинного, без его пагубного влияния ты бы никогда с родной матерью так не поступил. Что вы вдвоем натворили? И что ты сделал с Эдгаром? Что бы там не шипела матушка, мы-то с тобой знаем, что этот тихоня (и что только ты в нем нашел) мухи не обидит. Так что чем бы вы матушку не задели — это явно твои проделки. Рассказывай.

Что до «благодарности»… Господи, как хорошо, что я хоть с кем-то могу быть откровенным. Трудно испытывать благодарность, когда ее вытаскивают из тебя пыточными клещами. Еще труднее любить… я сейчас скажу то, что, будь я хорошим сыном не сказал бы никогда — но я не хороший сын. Недавно я понял, что у меня не осталось к ней ничего светлого. Любви тоже. Ничего, кроме глухого раздражения. Так нельзя, это неправильно — и я ненавижу себя за это. Но видит бог, я старался быть хорошим сыном. Всю жизнь старался. А сейчас мне уже безразлично. Если я все равно буду плох, как бы не поступил — так хотя бы буду поступать так, как хочется мне, и гори оно все синим пламенем.

Я не могу простить одного — что на самом деле мы никому не нужны. Нас женят, едва начинает стоять, и мы рожаем детей, которые тоже никому не нужны. Потому что на самом деле все только ради одного — чтобы не пресекся род. Чтобы побыстрее минули те девять колен. Обмануть проклятье, чтоб его — только для этого мы и нужны. Производители, которых списали со счетов еще до рождения.

Да, у меня родился сын. Похож я на счастливого папашу? Мальчик ни в чем не виноват, да и жена тоже — но вместо того, чтобы радоваться мне хочется завыть белугой. Мы с тобой никогда не говорили об этом и все же спрошу — каково ощущать себя элитным хряком? Как по мне — мерзко до невозможности.

Почему-то мне кажется, что ты давно это понял — ведь не зря женился так поздно, и, овдовев, не стал искать другую жену. Ты как-то всегда умел плыть — нет, не против течения — а плыть туда, куда нужно именно тебе. Этому умению я когда-то тоже завидовал… сейчас, наверное, нет. Сейчас я хочу научиться, пусть поздно, но все же самому управлять своей судьбой. Как бы немного мне не осталось.

Обидней всего, думаю, будет девятому колену. Их дети окажутся свободны от проклятья, а сами они — нет. Впрочем, нам с тобой к тому времени уже станет все равно.

Рихмер.

Эдгар вернулся под утро. Девушка оказалась опытной и искусной, и оставалось только надеяться, что и он сам не ударил в грязь, гм, лицом. Впрочем, Эдгар крепко подозревал, что рыженькой был интересен не столько он сам, сколько что кроется у чужеземца под одеждой, и убедившись, что в общем то же самое, что и сородичей, девица оставит его в покое. Он знавал многих, кто сперва сладострастно предавался грехам, а потом с не меньшим сладострастием каялся. Уподобляться не хотелось, но и уверенности, что в случае чего удастся устоять пред соблазном тоже не было. Эдгар выругался, тоскливо глянул на занимающийся за окном рассвет, предвкушая, каково через несколько часов будет просыпаться. И провалился в сон, едва донеся голову до подушки.

Конечно же он проспал: едва хватило времени прочесть молитву, а о завтраке можно было и не думать. Впрочем, в былые времена приходилось жить голодным едва ли не по неделе и подобные мелочи давно не имели значения. Несложно поститься зная, что вечером ждет сытый ужин. Гораздо хуже было то, что он не знал, как себя вести. Можно сколько угодно повторять, что здесь можно остаться наедине с девушкой и не иметь ввиду ничего постыдного, все равно при мысли о том, что придется несколько часов находиться рядом с принцессой без свидетелей, становилось не по себе. Нет-нет, он не собирался повторять ночные подвиги — Эдгар осенил себя священным знамением, не обращая внимания на косой взгляд слуги, что вел по коридору. Но все равно, происходящее было неправильным.

Слуга провел куда-то во внутренний двор — Эдгар так удивился, что на миг перестал сокрушаться — и остановился у беседки посреди лужайки. Внутри уже стоял стол и пара стульев, на столе оказались приготовленными чернила и пергамент. Эдгар внимательно огляделся: решетчатые стены беседки совершенно не скрывали происходящее внутри от посторонних глаз. Вознес про себя благодарственную молитву: король этой державы определенно был мудр. Что плохого в том, что принцесса и ее учитель будут заниматься посреди цветущей лужайки вместо того, чтобы сидеть в четырех стенах?