— Тогда я не мог бы видеться с матерью.

— Почему?

— Законы, есть такие законы, белый мальчик. Тот, кто живет с туземцами и по их обычаям, — туземец. Стало быть, и я туземец и не имею права учиться в школе вместе с мулатами.

— Да, но, если ты уедешь в город, ты уже не будешь жить вместе с туземцами и тебя будут считать цветным.

— Оно так, только тогда уж мне нельзя будет видеться с матерью, даже если она и приедет в город. Она-то ведь туземка, — заявил Дирк, торжествуя, что доказал свою правоту.

«Он хочет добиться своего другим путем, — подумал Томми, — через меня...» Однако и сам он уже давно признал это справедливым, и теперь он только посмотрел на свою руку, лежавшую на грубо отесанной доске стола. Кожа была загорелой и сухой от солнца, и на ней поблескивал золотистый пушок. С этой стороны она была ни светлее, ни темнее коричневой руки Дирка. Томми [37] перевернул руку: на ладони кожа была гладкая, чуть-чуть смуглая, и голубые жилки на ней убегали кверху, пересекая запястье. Усмехнувшись, он взглянул на Дирка, который, словно бросая ему вызов, поспешно перевернул собственную руку, и Томми с горечью сказал:

— Да, твоя ладонь темная, и тебе будет трудно устроиться в школу. И ничего тут не поделаешь.

Сурово сжатые губы Дирка дрогнули, скривились в усмешке, так похожей на усмешку его отца.

— Что верно, то верно, белый мальчик, — сказал он.

— Ну, это уже не моя вина! — выпалил Томми и, сжав кулаки, застучал по столу.

— А я и не говорю, что твоя, — отозвался Дирк.

— Я даже не знаю твою мать, — волнуясь, с тем же пылом продолжал Томми.

Дирк лишь усмехнулся, словно хотел сказать: «Да ты никогда и не стремился ее узнать».

— Пойдем к ней сейчас, — попросил Томми.

— Не надо тебе туда ходить, — смутившись, чуть ли не умоляюще произнес Дирк.

— Нет, надо, — настаивал Томми. — Идем сейчас. — Он встал, вместе с ним поднялся и Дирк.

— Она не сумеет разговаривать с тобой, — предупредил Дирк. — Она не говорит по-английски.

Он действительно не хотел, чтобы Томми пошел в поселок, да и Томми, по правде говоря, тоже не хотелось туда идти. И все-таки они пошли.

Молча шагали они по тропинке между деревьев, молча обогнули котлован, так же молча вошли в рощу на другой его стороне и направились по дорожке, которая вела в поселок. Поселок раскинулся на много акров, и хижины в нем были от самых ветхих до новехоньких; новые поблескивали на солнце тростниковыми крышами, ветхие покосились, и тростник на их крышах прогнулся и потускнел, а некоторые еще только строились, и их очищенные от коры стропила были белыми, словно молоко.

Дирк повел Томми к большой квадратной хижине.

Томми видел, что люди шепчутся и хихикают, глядя, как он идет с цветным мальчиком, и ему казалось, что лицо у него сейчас такое же гордое и сосредоточенное, как лицо Дирка.

Возле квадратной хижины он увидел девочку лет десяти. Она была бронзовая, как Дирк. На бревне, засунув [38] в рот палец, на корточках сидела другая, маленькая, совсем черная девочка лет шести и наблюдала за ними. Покачиваясь на еще не окрепших ножках, в дверях хижины появился ребенок и, весело смеясь, уткнулся Дирку в колени. Кожа у него была почти белая. Вслед за малюткой из хижины вышла мать Дирка. Она улыбнулась сыну, но, увидев Томми, застеснялась и оробела. Она неуклюже сделала реверанс и взяла у Дирка малютку, чтобы хоть чем-нибудь занять свои ставшие вдруг неловкими руки.

— Это баас Томми, — смущенно пробормотал Дирк. Сделав еще один реверанс, она заулыбалась.

Мать Дирка была статная, полная женщина, и ноги у нее были стройные, а руки, обнимавшие малютку, тонкие и натруженные. Ее круглое лицо выражало робкое любопытство, и, в то время как она, прикусывая губы своими крепкими зубами, все улыбалась и улыбалась, взгляд ее перебегал от Дирка к Томми и обратно.

— Доброе утро, — сказал Томми.

— Доброе утро, — ответила она и засмеялась.

— Ну хватит, пошли, — сказал Дирк раздраженно. — Пошли.

— До свиданья, — попрощался Томми, и мать Дирка, повторив за ним: «До свиданья», слегка присела в том же неуклюжем реверансе и взяла ребенка на другую руку, прикусив от волнения губу и пряча свою сияющую улыбку.

Мальчики повернули назад от обмазанной глиной квадратной хижины, и дети разного цвета кожи стояли и долго смотрели им вслед.

— Ну вот, — сердито пробурчал Дирк, — теперь ты знаешь, какая у меня мать.

— Прости меня, — словно он был виноват во всей этой истории, смущенно произнес Томми. Но Дирк вдруг рассмеялся:

— Ничего, ничего, белый мальчик. Ты тут ни при чем.

И все же, казалось, он был рад, что Томми расстроился. Немного погодя, подумав о маленьких детишках, Томми с подчеркнутым безразличием спросил:

— А что, мистер Макинтош опять ходит к твоей матери? — и Дирк коротко ответил:

— Да. [39]

В шалаше Дирк занялся географией, а Томми, сидя без дела, с горечью думал о том, что все хотят сделать из него моряка. Чтобы хоть чем-нибудь заняться, он взял нож и начал царапать краешек стола, а когда показалась белизна древесины, он поднял лежавшую на полу палочку и принялся ее строгать. Тонкая палочка быстро переломилась; Томми пошел в кустарник и, подобрав с земли обломок старого дерева, принес его в шалаш.