— Завтра на сход! — и шли дальше.

— Это что за диковина? — спросил Тугар Волк, когда старцы начали приближаться к ним.

— Разве ты не видел еще этого? — спросил его удивленно Максим.

— Не видел. У нас близ Галича {9} нет такого обычая.

— На сход сзывают, на совет общины.

— Я думал, что это попы с хоругвью, — начал насмехаться Тугар.

— У нас когда зовут на сход, то сзывают тихо, — передавая от дома к дому общинное знамя.

— У нас общинное знамя носят по селу эти люди; они обязаны каждого жителя поименно вызвать на сход. И тебя тоже позовут, боярин.

— Пускай себе зовут, я не приду! Меня совершенно не касается ваш сход. Я здесь по княжьей воле и могу сам собрать сход, если найду это нужным.

— Ты сам… собрать сход? — спросил изумленный Максим, — без наших бирючей {10} ? Без нашего знамени?

— У меня свои бирючи и свое знамя.

— Но ведь на твой сход никто из наших общинников не пойдет. А как наш сход присудит — так в нашей общине и будет.

— Увидим! — сказал гневно и упрямо Тугар Волк.

К этому времени наши путники приблизились к бирючам. Увидев боярина, старцы поставили на землю знамя, а один из них произнес:

— Боярин Тугар Волк!

— Я — ответил боярин угрюмо.

— Завтра на сход!

— Зачем?

Но бирючи на это не ответили ничего и двинулись дальше.

— Не их дело, боярин, говорить — зачем, — пояснил Максим, стараясь всеми силами умерить неприязнь боярина к тухольскому общинному совету. После продолжительного молчания, во время которого они продолжали итти селом, Максим снова заговорил: — Боярин, позволь мне, неопытному, молодому, молвить тебе слово.

— Говори! — сказал боярин.

— Приди завтра на сход!

— И подчиниться вашему мужицкому суду?

— Что ж, боярин, тухольская община судит по справедливости, а справедливому суду разве стыд подчиниться?

— Батюшка, — вмешалась и Мирослава в их разговор, — сделай так, как говорит Максим! Он правильно говорит. Он спас мне жизнь, он не стал бы тебе дурное советовать; он знает хорошо здешние обычаи.

Тугар невольно улыбнулся этой воистину женской логике, но лицо его вскоре опять омрачилось.

— Ты мне уши прожужжала этим своим Максимом! — сказал он. — Ну, спас тебе жизнь, и я благодарен- ему за это и, если хочешь, дам ему пару волов. Но тут дело совсем о другом, во что не следует вмешиваться ни тебе, ни Максиму.

— Нет, боярин, — ответил на это Максим, — ты, верно, не захочешь унизить меня платой за мое незначительное дело. Ни я, ни мой отец не примем никакой платы. А то, что я прошу тебя притти завтра на сход, я делаю только из искреннего расположения. Я хотел бы, боярин, чтобы между тухольской общиной и тобой было согласие.

— Ну, пускай и так, — согласился, наконец, Тугар Волк, — я приду завтра на этот ваш совет, но не для того, чтобы подчиниться ему, а только затем, чтобы поглядеть, что это за совет такой.

— Приди, боярин, приди! — воскликнул радостно Максим. — Увидишь сам, что тухольская община умеет быть справедливой.

От слов Тугара Волка у Максима стало легче на сердце. Он повеселел, сделался разговорчивым, указывал Мирославе на все, что было интересного и красивого вокруг, а красивого и интересного было много. Наши путники находились как раз посредине села и в центре тухольской долины. Отвесные скалистые берега котловины сверкали вдали по обеим сторонам, словно гладкие, высокие мраморные стены. Ручей бежал посреди села, тут же, возле дороги, шумел и пенился, дробясь о камни, усеивавшие его дно, и навевая свежую прохладу на всю долину. По краям потока, берега которого были довольно высоки, стояли врезанные в илистое дно древнего озера плотины из камня и толстых пихтовых бревен и колод, — они предохраняли село от наводнения. Там и сям через ручей были переброшены удобные мостки с перилами, а сейчас же за плотинами начинались грядки гороха и фасоли, стебли которых вились вверх по тычинам, свеклы и капусты, а также посевы пшеницы, тянувшиеся чистыми, светло-зелеными полосами далеко за хатами. Хаты были аккуратно огорожены и содержались чисто; стены из гладко отесанных бревен не обмазывали глиной, а несколько раз в году мыли и скоблили речной галькой; только там, где одно бревно сходилось с другим, стены были обмазаны глиной и побелены известью и выглядели очень красиво среди зеленых верб и груш. Перед каждым двором стояло по две липы, к которым прикреплены были красиво сплетенные разными узорами ворота. Почти над каждыми воротами на жерди висела какая-нибудь убитая хищная птица сорока, ворона, ястреб или орел, с широко раскинувшимися крыльями и свесившейся вниз головой; это были символы духов — покровителей дома. За хатами находились конюшни и другие хозяйственные строения, все под тесом, сложенные из толстых тесаных бревен; только многочисленные обороги {11} были крыты соломой и вздымали там и сям свои желто-золотые конусообразные чубы между четырьмя высокими столбами.

— Вот двор моего отца, — сказал Максим, показав на один из дворов, ничем не отличавшихся от прочих. Возле дома не было никого, но двери в сени были раскрыты, а в стене, обращенной на юг, были прорублены два небольших квадратных отверстия, — их летом оставляли либо открытыми настежь, либо закладывали тонкими полупрозрачными гипсовыми плитками, а на зиму, кроме того, заколачивали дощатыми ставнями. Это были тогдашние окна.

Мирослава с любопытством взглянула на это гнездо Беркутов, над воротами которого вправду висел недавно убитый громадный беркут, казалось, и теперь, после смерти, грозивший своими могучими железными когтями и черным, изогнутым, как крючок, клювом. Уютно, спокойно и светло было на этом дворе; ручей, через который была переброшена широкая кладка, отделял его от дороги и, тихо журча, плескался хрустальной волной о каменную плотину. Тугар Волк заглянул туда.

— Ага, значит, здесь сидит этот тухольский владыка? Ну, я рад познакомиться с ним. Посмотрим, что это за птица!

Максим хотел проститься с боярином и его дочерью и завернуть во двор, но что-то словно тянуло его итти с ними дальше. Мирослава, казалось, поняла это.

— Уже идешь домой? — спросила она, отворачиваясь, чтобы скрыть свое смущение.

— Хотел итти, да, ладно уж, провожу еще вас через ущелье, до вашей усадьбы.

Мирослава обрадовалась, сама не зная отчего. И опять пошли они вдоль села, беседуя, поглядывая по сторонам, любуясь друг другом, наслаждаясь звуками голоса, забывая все вокруг, отца, общину. И хотя за всю беседу ни одним словом не обмолвились они о себе, о своих чувствах или надеждах, но и в самых безразличных словах их трепетал жар молодых, первой любовью согретых сердец, проявлялась таинственная сила, привлекавшая друг к другу эти два молодых, здоровых и прекрасных существа, чистых и неиспорченных, которые в своей невинности даже и" не подозревали, с какими препятствиями предстояло встретиться их молодой любви.