– Как же ты…

– А ничего. Хорошо. Тут хорошо. Хочешь изюму? – Она пошарила у себя под платком, быстро протянула руку и насыпала Павлику в ладонь изюму – липкого и теплого. – Тут этого много. Сколько хочешь. И сухари есть. Сколько хочешь. Я тебе покажу.

Они ели изюм и смотрели друг на друга.

– Как тебя зовут? – спросил Павлик.

– Эрна.

– Ты не русская?

– Нет, русская.

– Ты в эту дырку влезла? – он показал наверх.

– Нет, этой дырки не было. Дырка только сейчас сделалась, когда упала вторая бомба. Ты свалился в дырку, и ее снова засыпало.

– А как же ты сюда пришла?

– Через дверь.

– Вчера?

– Вчера.

– А где же эта дверь?

– Ее больше нет. Ее засыпала первая бомба.

– Какая первая?

– А которая вчера упала.

– Глупости! – сказал Павлик. – Вчера немец не бомбил. Вчера шел снег, и день был нелетный.

– Вчера, – упрямо повторила девочка.

– Нет, не вчера, а в четверг бомба упала, – сказал он. – А вчера была суббота. Так ты здесь с четверга?

– Может быть…

Он молча смотрел на нее, глотая изюминку за изюминкой. Наконец спросил:

– Здесь было совсем темно?

– Совсем темно, – сказала она спокойно. – До первой бомбы здесь было электричество. Потом горел фонарь «летучая мышь». Он стоял в углу. Потом весь керосин выгорел, и стало темно. А когда вторая бомба упала, появился свет. Я пришла сюда и видела, как ты свалился.

Павлик съел весь изюм и вытер одну липкую ладошку о другую.

– А я привыкла и без света, – продолжала девочка. – Что я здесь нашла! Хочешь, покажу?

Павлик пошел за ней в сторону, во мрак. Сначала он кое-как различал белое пятно ее платка, но когда они удалились от щели, исчезло и это пятно. Павлик только слышал впереди ее голос.

– Сюда, сюда! Не наткнись. Тут нары. Видишь, как хорошо тут устроено – матрацы, одеяла. Правей, правей! Вот тут дверь в следующее отделение. Там я живу. Куда же ты? Сюда иди!

Павлик шел за нею ощупью, вытянув вперед руки, спотыкаясь. Наконец он пальцами коснулся ее платка. Тогда девочка со скрипом отворила тяжелую металлическую дверь.

– Здесь теплее, правда? – спросила она.

Действительно, Павлику в лицо дохнуло влажным теплом. Он сделал два шага вперед. Девочка закрыла за ним тяжелую дверь, и они снова пошли…

– Вот здесь стол, обойди его. Там есть шахматы, но в них сейчас играть нельзя, потому что темно. Здесь тоже нары. Вот тут я и сплю.

Видимо, она влезла на нары, потому что голос ее звучал откуда-то сверху.

– Ты тоже найдешь себе хорошее место. Тут мест сколько хочешь. А по стенам – паровое отопление, но оно больше не действует. До первой бомбы здесь было совсем тепло, даже жарко, и я очень хорошо жила.

– Ты до первой бомбы здесь жила? – удивленно спросил Павлик.

– Да.

– Пряталась во время воздушных тревог?

– Нет, жила. Три дня жила. Здесь было хорошо, и никто не мог меня найти.

– А разве тебя искали?

– Искали.

– Почему?

– Я убежала из дому.

– От мамы?

– Нет, не от мамы. Мама моя умерла. В октябрьские праздники еще умерла. Мы с ней в августе уехали из Эстонии и два раза купались.

– Купались?

– Ну да, купались. Мы плыли по морю караваном, и немцы нас бомбили. Одна бомба попала, и наш транспорт загорелся. Тогда мы первый раз купались. На нас были спасательные пояса, мы плавали, а «Мессершмитты» в нас стреляли. Потом нас вытащили и посадили на второй транспорт. Но ночью его тоже разбомбили, и мы опять купались. Нас еще раз вытащили, посадили на третий транспорт и привезли в Кронштадт. Я – ничего, а мама заболела и умерла. В госпитале она умерла…

– От кого же ты убежала?

– От дяди.

– Он обижал тебя?

– Нет, не обижал.

– А почему же ты убежала?

– Не знаю…

– Не знаешь? Нет, ты, верно, знаешь.

– Ну, знаю…

– Отчего?

Она, помолчав, сказала:

– Мне кажется, он немец.

Павлик задумался.

– А как зовут его? – спросил он деловито.

– Василий Степанович.

– Глупости! – сказал Павлик. – Немцы Васильями Степанычами не бывают. Васильями Степанычами бывают только русские.