Активизация нашей артиллерии и авиации под Керчью вселяла в нас надежду на то, что, несмотря на неутешительные сводки с фронтов, время работает на нас и высадка десанта уже не за горами — ведь Севастополь еще сражается. Каменоломня снова зашевелилась, заволновалась, ведь если будет десант, то работы и нам будет. В связи с этим на случай высадки десанта командование каменоломни разработало план действия каждого подразделения. Настолько мы уверовали в реальность десанта, что спать ложились с оружием, чтобы по сигналу оказаться как можно быстрее в бою. Попутно с этим разрабатывался план, как наладить связь с Большой землей. В нашей роте было проведено комсомольское собрание в присутствии одного лейтенанта из штаба. Как его фамилия, не знаю. Запомнилось, что он был молод и был в новой гимнастерке, и на нем была новая скрипучая портупея. Он к нам часто ходил: то ли ему нравилось у нас, то ли это был комсорг подразделения. На собрании стоял вопрос о необходимости наладить связь с Большой землей, чтобы иметь лучшее взаимодействие с высаживаемым десантом. Рекомендовалось из числа наших курсантов отобрать 2 человека лучших из лучших. Выбор пал на астраханцев Байкина Федю и Антропова Павла — парни еще крепкие, отличные пловцы и, основное, надежные. Они без колебания согласились идти на связь. План был таков: как только стемнеет, часов в 10 вечера, группа покидает каменоломню и через заводской поселок выходит на берег залива, накачивает автомобильные камеры, которыми их снабдили, и добираются до полузатопленного в бухте корабля и остаются на нем на день, чтобы можно было осмотреться. С наступлением сумерек следующего вечера с помощью тех же камер вдоль вышек, выставленных в бухте и уходящих в пролив, выйти из бухты и за ночь постараться подальше отойти от берега. В проливе должны присутствовать советские корабли, а нет, значит, добираться к Таманскому берегу, рассчитывая на свои силы. Это был очень длинный, но менее охраняемый путь. Со стороны Чушки, как доложили наши разведчики, Крымский берег был очень укреплен и, несмотря на небольшую ширину пролива, выйти в него очень и очень трудно. В один из вечеров мы тихо распрощались со своими дорогими товарищами, пожелав им счастливого пути. При удаче через несколько дней они должны быть на берегу Керченского пролива. После, будучи уже в плену в Керченском лагере, что находился в средней школе им. Горького, от нашего курсанта Фридмана Натана [280] (родом из г. Енакиево, Донецкой области) узнал, что Байкина и Антропова он видел в этом лагере. Они были захвачены на берегу залива, брошены в этот лагерь, а вскорости куда-то вывезены. Больше их я не встречал. Я помню, что еще несколько групп мы выпускали через амбразуры на связь с Большой землей, но кто они, не могу вспомнить.

Июнь месяц у нас был очень кипучий и деятельный: мы строили газоубежища, сооружали колодцы. Мне все время почему-то кажется, что колодцев у нас было два: один из них располагался в том месте, где в самом начале обороны был штаб подземного гарнизона, и что во время одного взрыва обвалившимся потолком был похоронен. Сколько я ни вспоминаю свою жизнь в Больших Аджимушкайских каменоломнях, видение этого колодца меня никогда не покидает. [281] Также мы хоронили мертвых и наводили порядок в каменоломне, ходили в разведку и охотились за немцами, слушали сводки Совинформбюро и пели песни, а на первом плане всегда были разговоры о десанте: когда он будет и откуда, как дружно мы его поддержим и насколько у нас хватит сил преследовать врага, чтобы не дать ему опомниться и закрепиться. И каких замысловатых вариантов помощи не предлагалось! И все это решалось не в каких-то штабах армий, а представьте, у нас на нарах. Керченский полуостров у нас был разбит на квадратные метры, и каждому солдату определено, что на нем делать.

И мы все же дождались — командование подземного гарнизона решило организовать так называемую "массовую вылазку" из каменоломни. Уж слишком тихо мы себя ведем. Основная цель была: отработка в максимально сжатые сроки выхода подземного гарнизона на поверхность и включение его в боевые операции по оказанию помощи десанту. А попутно ставилась задача по выявлению огневых точек противника вокруг каменоломни и, при удаче, запастись продуктами. Весь расчет делался на внезапность и организованность. К 10 часам вечера каменоломня ожила и загудела, как развороченный улей. Накопление участников вылазки началось у заготовленных ранее лазов. Но их было мало и очень узкие. Я выходил через лаз во втором батальоне недалеко от колодца. С собранным "Максимкой" вылезти я не мог, из-за малой ширины лаза тело пулемета снимал от катков, а на поверхности снова собирал. Ночь была темная, но ясная. На небе ни облачка. Земля была так нагрета и так пахла полынью, что казалось, если упадешь, то подниматься уже не захочется. С залива чуть-чуть потягивал прохладный ветерок.

Первыми вышли автоматчики — и словно растаяли в темноте. За ними вылезли мы с разобранными станковыми пулеметами и быстро начали их собирать и занимать позиции. За нами вышли минометчики, а за ними остальные стрелки. Время было выбрано удачно: после дневной жары немцы благодушничали, ракеты пускали очень редко, и дополнительные посты вдоль проволоки не были еще выставлены. За какие-нибудь 10 минут мы подготовились к бою, и по команде (сверчком, как у футболистов) пулеметы и минометы накрыли немецкие огневые точки вдоль проволоки, а автоматчики гранатами начали крушить проволочные заграждения. Весь удар нацеливался на село и промежуток между селом и Царевым Курганом, потому что мы знали, что здесь не было минных полей.

Нападение для немцев было настолько неожиданным, а наш порыв таким стремительным, что ближние огневые точки были сразу же смяты, и кто из немцев остался жив, драпанул в сторону Керчи и завода, а наши уже хозяйничали в селе. Все шло очень хорошо, но оказалось, мы очень плохо знали расположение немецких огневых точек со стороны Малых каменоломен, а в данной вылазке это оказался наш тыл. Когда я довольно добросовестно обрабатывал своего "старого друга" — Царев Курган, вдруг сзади и чуть слева от меня над землей вырывается осветительная ракета и с шипением закружилась около ящика с лентой, за который держался второй номер. Это было так неожиданно. Я только успел крикнуть: "Отбрось от ящика…", а второй номер, как поддерживал ленту во время стрельбы, так вгорячах с нею и подхватился, а в это время очередь с крупнокалиберного пулемета. Моего помощника ранило в спину, а кожух тела пулемета в двух местах пробивало. Второго номера втащили в каменоломню, а мне примерно через час выдали наверх второе тело пулемета (было у нас запасное), и, поменяв позицию, я снова включился в общий бой. Таким образом был ликвидирован один наш минометный расчет (так в тексте, прим. А. В. В.). Но уже чувствовалось, что к утру немцы опомнились, собрались с духом и оказывают нашим упорное сопротивление. В три часа утра также, свистками, был дан отбой. Кто с чем только не возвращался. Но основное: немецкий гарнизон охраны каменоломен был разгромлен, часть оружия и боеприпасов унесены, а также и продукты. Все быстро было сплавлено под землю. Правда, было некоторое замешательство, когда четверо товарищей прискакали на лошадях и не могли придумать, как их опустить под землю — лазы не позволяли. Но управились: лошадей постреляли, тесаками разрубили на куски и утащили в каменоломню. Надо было спешить, так как прибывшие немцы с Керчи и завода начали сильный минометный обстрел. Сколько смеха было и шуток. Потери во время вылазки были очень незначительные, но как она взбодрила людей, встряхнула их и как-то по-особенному сплотила. Каждый участник понял, что он еще представляет силу, а в момент внезапности еще очень грозную силу. Долго потом вели разговор об этой вылазке, смакуя во всех подробностях, как от них убегали полураздетые фрицы. Много было шуток и смеха. Вспоминали о моем втором номере, который после ранения в спину бежал с коробкой от ленты и кричал: "Ой, бл-ди, убили! Ой, бл-ди, убили!" Но постепенно возбуждение той ночи проходило, и жизнь снова входила в старую колею.

Меня часто спрашивают: чем мы в каменоломне занимались, был ли какой-нибудь распорядок дня, занятия или собрания? Поверьте мне, все было, жизнь была построена в каменоломне, как в любой боевой части или в воинском подразделении, кроме, конечно, строевой подготовки. Все по строгому распорядку дня — без него это уже не воинское подразделение, тем более подразделение, всегда находившееся в боевой готовности. Как я уже говорил выше, вся жизнь наша вне наряда проходила на нарах — это для нас был и учебный плац, и красный уголок, и комната для занятий, и спальный корпус. Вся работа проводилась там. Утром, точно не помню (кажется, в 8-м часу), был подъем. Несколько минут давалось на разминку и для приведения себя в надлежащий вид, своего рода туалет. В нашем взводе был патефон и несколько штук пластинок. Патефон этот ребята нашли где-то в заброшенной каменоломне, где располагался штаб Крымского фронта. После подъема всегда заводили патефон, и после не весьма приятного сна в сырости и холоде музыка так взбадривала, что даже забывалось, где ты в данный момент находишься. Потом, в ожидании завтрака и сводки Совинформбюро, одна часть бойцов начинала уборку в расположении своего подразделения, другая часть шла в госпиталь, чтобы там навести порядок и помочь медперсоналу, а часть шла в 3-й батальон за чаем для нас, здоровых, и за супом для госпиталя и получали еще продукты на целый день: сахар или конфеты, селедочку, табак. Каждый боец знал свою очередность, куда ему идти сегодня. А чтобы случайно кто не забыл, что ему завтра делать, то вечером перед сном командир подразделения всегда напоминал, куда кому завтра идти. Только в госпиталь вынести умершего или что-то помочь всегда шли бойцы, свободные от других нарядов, т. е. кто находился под рукой. Раньше всех вставали те, кому нужно идти в штаб крутить динамку, те, кому идти на посты к амбразурам, к колодцу, складу боепитания, к штабу и дыре, что немцы пробили в потолке. Потом приносили продукты и чай! Все это старательно, но без жадности, делилось и определялось. Подменялись люди на постах, чтобы они получили продукты и попили чаю. Потом приносили сводку Совинформбюро, зачитывалась она и во всех подробностях обсуждалась с предположением развития событий на фронтах на сутки и более вперед. Особенно внимательно следили за событиями на фронте под Севастополем. Потом, если могли организовать хороший свет, с полчасика упражнялись в разборке и сборке оружия с закрытыми глазами, а потом чистили его и смазывали. В другие дни, вместо ухода за оружием, время занималось на повторение армейских уставов, на обсуждение вопросов: как лучше и быстрее выбрать место для пулемета или миномета, как правильно окопаться и многие другие вопросы. А перед обедом оставалось часа 3 свободного времени. Это было самое интересное, самое заполненное время. Так как всегда, в любое время суток, хотелось есть, то и разговор начинался с еды: кто что ел дома на гражданке, как лучше приготовить то или другое блюдо. Притом каждый имел такие познания в кулинарии, что можно было подумать, все работали поварами, а не учились на авиаштурманов. С какой теплотой, с каким жаром каждый из нас вспоминал свой родной дом, родные поля и леса, горы и реки! Попробуйте доказать Федоренко, что кроме Сумщины, кроме его Кролевецкого района, на земном шаре есть места куда красивее и богаче, заикнитесь только Володе Волошенюку о том, что и Астрахань, и Краснодарский край, и Украина, хоть и без Черного моря, но прекрасные во всех отношениях места нашей Родины. Рассказами о красоте и богатстве города Сочи с морем, горами и лесами, его окружающими, Володя большинство нас уговорил, когда мы освободимся (когда освободят), то для того, чтобы мы пришли в норму, нам обязательно дадут неделю отдыха, и мы все поедем к нему на родину в г. Сочи. Большую часть времени проведем в лесу, в горах, а закрепим свой отдых на море. Володя немного шепелявил, а потому его страстные рассказы о неповторимой красоте сочинских гор и лесов, о душевной красоте и доброте людей делались еще более убедительными и привлекательными. Взволнованные рассказы о прекрасной довоенной жизни, о чудесном времени, которое наступит после окончания войны, заканчивались, а затем вначале тихонько, потом громче, кто-нибудь затягивал песню. И не было человека, который бы остался равнодушным к ней, который бы не подтянул. Ведь мы были очень молоды, очень мало видели и еще меньше познали жизнь. У каждого из нас дома остались любимые, которых мы недолюбили, недоцеловали и о которых в данный момент мы ничего не знали. У каждого из нас за плечами было по 20 прекрасных лет, а впереди еще более прекрасных. Естественно, такой взрыв чувств и мыслей находил себе выход только в песне, в душевных предвоенных песнях. И как результат всего этого, под конец мы запевали или "Ревела буря…", а чаще всего:

Эту песню мы любили как-то по-особенному и пели немного на свой мотив, не так, как в кинофильме "Чапаев". У нас получалось более напевней, душевней и раздольней. Когда мы начинали петь, около нас всегда собирались бойцы. Да и мы сами чувствовали себя как-то роднее, ближе друг к другу, несмотря на уже заметную слабость, не было такого задания или такого дела, оказавшегося бы нам не по плечу. У Федоренко был хороший волнистый голос, немного с хрипотцой. Он душевно исполнял украинские народные песни, и больше всего ему удавались две песни: "Повій вітре на Вкраіну" и "Запрягайте коні в шори". Но когда в июле он затягивал "Запрягайте коні в шори", на него цыкали и приказывали прекратить.

В один из таких дней июля месяца, в предобеденное время, расчувствованные песней, молчаливые, взволнованные, я бы сказал торжественные, сидели мы на своих нарах. В это время на корточки поднялся Володя Волошенюк и попросил минуту молчания, хотя и так была абсолютная тишина. У него был вид человека, которого давно уже мучает какое-то невысказанное чувство или мысль. Волнуясь и часто сбиваясь, он заговорил: "Ребята! Уже несколько дней, а может, недель, я вынашиваю одну мысль, но все не решаюсь ею поделиться с вами. Каждый из нас прекрасно понимает, в каком положении сейчас мы находимся: продуктов уже никаких нет, кроме конфет и сахара. А ячмень, что мы добываем в поле, тоже скоро кончится. Почти у каждого из нас цинга, раненые умирают не от ран, а больше от истощения. И мы, здесь самые молодые, и мне кажется, самые выносливые, тоже понемногу начинаем сдавать. Иногда сядешь, и уже, кажется, никакая сила не может тебя поднять. Лишь сознание и долг перед товарищами и Родиной заставляет нас двигаться и выполнять ту работу, что от нас требуется, как от солдат. Мне кажется, что если в ближайшее время с Большой земли не будет помощи, то мы долго не протянем". На поднявшийся шум и крик он продолжал говорить немного громче: "Подождите же, баламуты бешеные! Не кидайтесь на меня прежде времени. Не заупокойную собрался я вам читать. Одно дело хочу вам предложить. И не думайте, что я вам буду предлагать самый позорный, самый низкий выход из создавшего положения. Нет! Чтоб мне никогда не увидеть солнечного Сочи, если у меня хотя бы была какая-нибудь подленькая мысль! Лучше я здесь сгнию, но совесть оставлю чистой! Хлопцы, я предлагаю так, на всякий случай, дать коллективное обещание, что если кто из нас останется жив, то чтоб о нас написал. Хоть немного, неумело, но знаете, такими хорошими, черт возьми, теплыми словами.