Гога вышагнул из номера и принимал горячечные поздравления с тихим, но явным удовольствием. Некоторое время разные двери продолжали открываться и закрываться, лифты шуршали, но за стенами отеля ночной город Осака дышал ровно, а японская слава ждала завтрашнего утра. Выкурив в новом качестве первую сигарету, Мастер вернулся к себе, но отель продолжал жить коллективной лихорадкой, и первые тосты еще на ходу и почти символически обозначили начало главных гастрольных торжеств…

— Какое вы себе звание зарабатываете — социалистическое или капиталистическое? — спросил Георгия Товстоногова накануне пермских гастролей потерявший над собой контроль Борис Левит. Он ратовал за безраздельную преданность Мастера делу социализма.

Вы спрашиваете, что случилось?.. А то, что, получив приглашение на зарубежную постановку, Товстоногов пытался выкроить для нее свободное время, и его личный план вошел в противоречие с партсъездом или госюбилеем, которому требовалось посвятить очередную «датскую» премьеру. И Левит не нашел ничего остроумнее, как задать Мастеру этот патриотический, но опасный для него вопрос. Разумеется, тут и вспомнили все грехи распоясавшегося директора-распорядителя, но последней каплей, переполнившей чашу Гогиного терпения, стал случай с двумя билетами на «Ревизор». Вернее, с отказом в этих двух билетах. Его изложил автору бывший директор БДТ Владимир Вакуленко, на чьи сутулые плечи ложилось много тягот.

Вообразите два эпизода. Б.С. Левиту звонит секретарь Г.А. Товстоногова Елена Даниловна Бубнова и говорит:

— Борис Самойлович! Георгий Александрович просит на сегодняшний спектакль два билета для своих друзей.

Читателю, не пережившему наших времен, желательно знать, что все артисты, рабочие и служащие театра, как правило, обращались в администрацию с просьбой о билетах заблаговременно: за десять дней, две недели, за месяц до вожделенного спектакля. И то у них возникали трудности. А здесь, с одной стороны, редчайшая в наших условиях просьба «на сегодня», а с другой — от самого Товстоногова. А на Левита, как говорится, нашло.

— У меня нет билетов, — ответил он, и после короткой паузы Елена Даниловна положила трубку.

Через одну минуту перезвонил Сам и сдержанно сказал:

— Борис Самойлович, мне нужны два билета на сегодняшний спектакль.

— У меня билетов нет, — с упрямой интонацией повторил Левит.

Как выяснилось впоследствии, билеты у него были, по меньшей мере четыре, но их, согласно некоей инструкции, он всегда держал до последней минуты. Чтобы внезапное появление представителя высшего руководства не застало театр врасплох. По мнению Левита, зажимать эти билеты до последнего мгновения было государственной позицией, а по мнению Товстоногова — чудовищным надругательством над этикой и моралью.

Швырнув трубку, Товстоногов влетел в кабинет директора Вакуленко и с темпераментом выдающегося трагика объявил: «Или я, или он!».

На этом вопиющем примере мы убедились, что не только по отношению к Юрьеву, Смоктуновскому или Стржельчику, но и к самому Товстоногову оказалась возможна грубейшая недооценка великого дарования и беспримерных заслуг. Что же, спрашивается, до всех остальных? Пытаясь сдержать личное горе и с выражением мужественной простоты на поблекшем лице, повторим трагическую цитату из «Гамлета»: «О, ужас, ужас, ужас!..».

А теперь обратим внимание на бедственное положение Володи Вакуленко, перед которым была поставлена непосильная задача: несмотря на допущенное Левитом кощунство, никаких формальных оснований увольнять его не было: «Трудовой кодекс Союза Советских Социалистических Республик» закрывал директору пути неправового посягательства на директора-распорядителя. И он оказался между молотом и наковальней, если Гогу приравнять к молоту, а Борю — к наковальне…

А Гога рвал и метал!.. На глазах растерянного Володи он ринулся звонить в горком. Потом в обком. Затем стал апеллировать к республиканскому Министерству культуры. После республиканского — к всесоюзному…

Все напрасно. Высокое начальство беспомощно разводило руками. Да, они понимают Георгия Александровича и от всей души ему сочувствуют, да, они глубоко возмущены беспрецедентным отказом в двух билетах на «Ревизора», но ревизовать трудовое законодательство не смеют, так как Левит действовал согласно некой инструкции и в интересах социалистического государства. В случае чего он как партиец-патриот мог обжаловать увольнение в обкомгоркомцека и раздуть дело, из которого вышло бы, что личные интересы Товстоногова ставились им в данном случае выше государственных. В длительном и упорном противостоянии уже опальный Левит дважды или трижды успел заявить, будто «БДТ— это не только Товстоногов!..».

Ну, знаете, господа, тут, и вправду, нужно было быть не просто безумцем, но и кем-то еще. Кем же?..

В прошлом Левит был боксером, если не ошибаюсь, второго полусреднего или первого полутяжелого веса и выходил на ринг, отстаивая спортивную честь Пермской области. И хотя во время наших гастролей на его родине Бориса с нами уже не было, болельщики и ученики Левита в память о нем, а не только из уважения к нам настежь открывали перед коллективом все торговые склады региона. Во всяком случае, меховыми зимними шапками из соболя, песца и ондатры отоварились, кажется, все…