– А ты что думаешь, батя, – никто на нас не посягает, что ли?

– Сынок! Окстись! Ты ж все-таки не дядя Вася наш! Человек образованный! В детстве, по крайней мере, головастый был, как щас помню. Никто мыла не объелся, сынок, – на нас войной идти! Наполеон и Гитлер попробовали – так они просто на карту взглянуть забыли. Там все ясно нарисовано. Большая больно страна, хоть и бестолковая. И еще – неприятеля на своей земле страсть как не любим. До Волги еще можем допустить, не проснумшись. А дальше – не надейтесь никто!

Федька, хоть и вполуха, но слушал.

А дед продолжал, поглаживая давно вскочившего ему на колени своего любимца – рыжего, как пламя, одноухого сибирского кота Федосея:

– Только сегодня не в географии уже дело.

– А в чем?

– А в том – кому мы нужны-то больно, сам подумай, – победить нас, подчинить и нами потом управлять? Когда мы сами-то с собой управиться не можем? Правильно какой-то умный человек сказал: «Россию могут победить только русские». Кто нас может уважению к закону выучить – это я и ума не приложу. Не признает у нас закона никто – от самой верхней власти до разнорабочего в магазине. Вон по телевизору показывают – в Москве по дворам машины так ставят, что в случае беды пожарным к дому нипочем не подъехать. Да и не только в Москве – по всей стране.

Претит нам по закону жить – и все! Только и ищем, как обойти. А без этого никому с нашей страной не управиться. Не будет порядка.

– Так что ж нам – нового Сталина или Гитлера ждать? – серьезно спросил отец.

– Слышал небось, как сосед наш Кузьмич каждый вечер спьяну выступает: «При Сталине порядок был!»? – вопросом на вопрос ответил дед, хотя сам учил Федьку так не делать. – Кто кого-нибудь из них сегодня больно ждет, тому при нем первому башку и снесут. Только вот пока не снесут – он понять этого никак не сможет. А когда снесут – понимать уже нечем будет. Вот такая ситуация.

Хлопнула дверь, вошел улыбающийся человек. И Федька сразу понял, что дедова полку прибыло, и обеда теперь, пожалуй, ему точно не дождаться. Мать уехала до ночи и наказала отцу разогреть обед вовремя и накормить Федьку с дедом. Федька хоть этого и не слышал, но, зная свою мать, догадывался. Сам он спросить у спорщиков постеснялся – деревенское воспитание немножко другое все-таки, чем городское, нахальничать не очень-то позволяет. Но при появлении гостя, учителя истории в старших классах Оглухинской средней школы, будущий президент России приуныл – ясно было, что на отца теперь напустятся двое, и ему будет уже и вовсе не до обеда, – разве что чаю с вареньем гостю предложат. А есть, между прочим, уже здорово хотелось.

Никем не замеченный, Федя выбрался за дверь и направился прямиком к Верке Ковригиной, с восьми лет (сейчас ей было двенадцать) числившейся его невестой. Он хорошо знал, как и любой в Оглухине: к Верке когда ни приди – она сразу же начинает кормить.

Мячик ел так долго и старательно, что сестрица, не выдержав, спросила:

– Не лопнешь?

– Что – жалко? – осведомился Мяч с набитым ртом.

– Живота твоего жалко. Лопнет как арбуз. А доктор-то в отпуску еще.

Мячик, отдуваясь, добрал всю жареную картошку с печенкой, что была на тарелке. И только тогда, ожидая, когда немного остынет только что налитый Ниткой в тонкостенный стакан чай (чего это она – как гостю? Пальцами же держать горячо) и кося глаза на варенье – сколько сортов выставила ему сеструха, пожадничала или нет? – задал давно созревший в его головенке вопрос:

– А Скин – уехал? Давно?

– Уехал твой Скин, – ворчливо, как взрослая женщина, сказала Нита. – Только не в ту сторону, в какую ты думаешь. Решил, что Славик по нему больно скучать будет.

– К Славику уехал? – так и ахнул Мячик. Почему-то это произвело на него сильное впечатление. – А Славик-то где сейчас?

– Сейчас – в Омске. А где через час будет – сказать не могу. А что на пару со Скином у них без авантюр не обойдется – вот за это голову на отсечение даю.

Нита своего недовольства не скрывала.

– И главное – деньги-то у него на исходе, я точно знаю! Конечно – он уже понял: Славик любого на свой кошт возьмет. Такой человек.

– А зачем Скин поехал-то?

– Понты кидает, – кратко и не очень вразумительно пояснила Нита.

Тут заявились двое приятелей Мячика, и Нита погнала их всех во двор.

А к ней самой зашла ее соседка – поговорить «за жизнь».

Хотя Ните было пятнадцать, а Варюхе Солнцевой за сорок, она регулярно изливала Нитке душу как ровеснице. И всегда встречала полное понимание. Главная же Варюхина тема была – ее единственный сын. Уже давненько вернулся с чеченской войны, но – не отошел. Никакой психологической реабилитации, которую проходят во всех странах солдатики, отслужившие в горячих точках планеты, он, натурально, не проходил. Да в Оглухине, честно сказать, и не знали толком, что это такое. Потому единственным психологом и психоаналитиком была родная мать, по специальности вовсе не медик, а зоотехник. С поросятами ей было, правду сказать, много легче, чем с сыном, повидавшим то, что в его возрасте видеть бы не след.