Шрифт:
– Вас пугают ее обвинения?
– Меня давно ничего не пугает.
– Что вы хотите от меня? Все в этом письме – правда.
Сен-Клер сделал жест рукой. Из павильона объявился маленький человечек с папкой в руке, мелкой трусцой просеменил к Сен-Клеру, подал ему бумагу.
– Здесь распечатка вашего письма. Если здесь все правда, вы могли бы его подписать?
– Легко, – бросил я и поставил поданным мне пером размашистую закорючку внизу.
Человечек мгновенно убрал листок в папку и удалился, словно не было.
– Благодарю. Вы всегда все подписываете не читая?
– Отчего же? Я узнал буквы. Этого достаточно.
Сен-Клер встал, давая понять, что аудиенция закончена.
– Вас доставят, куда прикажете. – Помолчал, добавил: – Вы странный человек, Дронов. И чем-то похожи на... Эдгара. Горды и безрассудны. Впрочем... Таких, как вы, я не встречал давно. Вернее... никогда. И что с вами теперь делать?
Барон простился кивком, развернулся и пошел прочь. Я посмотрел на океан. Он был окутан тьмой.
Глава 88
Так уж случается в жизни, что все мы снова и снова, как в ранней юности, оказываемся в начале пути. И прошлое в этот миг кажется мнимым, несущественным, а может быть, никогда и не существовавшим... И все, что некогда было для тебя неповторимым, важным, единственным, все, что было твоею жизнью, вспоминается сном, видением, миражом... И ты понимаешь, что изменился настолько, что тебе некуда уже вернуться... Ты изменился... Но и остался притом тем же, кем был всегда, – веселым и застенчивым мальчуганом, жаждущим дарить тепло и принимающим этот мир на веру – так, как только его и можно принимать.
Немногословный водитель доставил меня до нашего лагеря. Привычное место неожиданно поразило меня покинутостью и запустением. Я примостился за деревянным столом на терраске, зажег несколько свечей. Налил водки, посмотрел на огонь сквозь бокал... Пламя, казалось, заполнило его целиком... Нет, сегодня я не хочу мерзнуть.
Бокал я выпил в несколько глотков, закурил, попытался что-то разжевать, но голода не было вовсе. Как и опьянения. Я окинул взглядом оставленный всеми лагерь... Жаль, что так кончаются все сказки. И ничего не остается от выдуманного мира. Ничего.
Темнота обступила террасу со всех сторон, а я пил водку, курил, что-то напевал... Мне представлялись далекие века, ристалища рыцарей, бег орды, нагие танцовщицы в термах Рима, узкие улочки неведомых городов, занесенные снегом по самые крыши деревеньки – темные, пустые, замерзшие... А потом – узкие улочки античного города на самой окраине империи, мерцающие огни на дальних курганах, плеск волн о просмоленную палубу триеры... А я все бродил и бродил – бессонно, бессмысленно и беспамятно... А потом снова была темнота, и снова – метания по пустым улицам, среди обветшалых строений и оставленных домов... Иногда я выходил в белый, сияющий день, но он был полон стужи, а – потом тускнел от туманной изморози...
...А зимний день сияющ, светел,Искрист и бел.И я слоняюсь по столетьям,Как черный мел.И я болтаюсь по пустыням,Как черствый бред,И в хрустале зеркально стынетКристальный свет.Я в никуда из ниоткудаУстал брести.И сыплют годами минутыВ сухой горсти.И падает капель бесцельноВ пожухлый снег.И кажется, что беспредельноУтерян век.Или – все наши мысли о несостоявшемся – всего лишь дань нашей убогой гордыне?.. Порою я поднимал голову, смотрел на танцующее пламя оплывающих свечей... И знал, что там, в бесконечной вышине, блещут звезды, неуязвимые в бессмертном своем величии... И я чувствовал нездешнюю полынную горечь, будто все лучшее в жизни я так и не смог уберечь... А потом она становилась грустью, мучительной и сладкой... И в памяти снова клубились обрывки мелодий, образов, стихов, странных в этом мире, как воспоминание о снеге...
В чужой стране, в чужом миру похмелье,Хоть не было ни свадеб, ни поминок,Хоть не было безделья и веселья,А были только нити паутинок,Летящих по безвременью и лету —Чуть бабьему, девичьему, хмельному...Тогда вступала осень в царство света,Тогда зима по году шла иному,Тогда метель по первой голосила,Тогда любовь была желанней хлеба,Тогда ты косы девичьи носилаИ улетать умела в просинь неба...К вишневому утерянному летуЯ вновь бреду черешневой тропоюИ снова жду у времени ответа,И верю, что чего-то в жизни стою.И я вдруг понял, что все, что дано нам испытать и почувствовать в этом мире, – дано навсегда, и всякий путь – просто путешествие из лето в лето... И мы идет по нему, обретая то, чего потерять нельзя.
Эпилог
От забытья я очнулся затемно. Прямо передо мной на струганой столешнице лежал конверт плотной бумаги. Накануне его не было. В него было вложено письмо.
«Дорогой Олег! Мы крайне признательны вам за всестороннее и полное расследование обстоятельств гибели Эдгара Сен-Клера. Проявленные вами ум и отвага достойны самой высокой моральной оценки. Мы сочли справедливым и настояли на том, чтобы вам были переданы три миллиона фунтов стерлингов; не сочтите эти деньги извлеченными из недостойных источников: это десятая часть страховой премии, какую получит господин Сен-Клер после гибели Эдгара. Подписанное вами письмо ко мне, заверенное нотариально, явится для этого достаточным основанием.