Учение катаров также является религией. В источниках мы находим упоминание и о других «ересях», менее изощренных, но, впрочем, и менее распространенных.

В Равенне некто по имени Вильгард «с необычайной страстью посвятил себя искусству грамматики». Слово «грамматика» в ту эпоху означало литературу; ее изучали по мирским текстам латинской античности. Рауль отмечает, что в Италии такую грамматику предпочитали всем другим «искусствам». Однажды ночью Вильгарду явились Вергилий, Гораций и Ювенал [107] ; на самом деле, это были демоны, принявшие их облик. Они поблагодарили его за усердное изучение их трудов и служение их славе и предрекли ему такую же славу. С той поры Вильгард потерял голову. Его священным писанием стала не Библия, а труды любимых поэтов. По словам Рауля, он проповедовал, «учил» (может быть, он создал школу), что в этих книгах заключена истина. В дело вмешался архиепископ Равенны, он осудил Вильгарда как еретика. В связи с этим по всей Италии были обнаружены «сектанты, следовавшие этому пагубному учению». Их истребили «железом и огнем». Из Сардинии, где они тоже были обнаружены, нескольким удалось бежать «в Испанию» — без сомнения, в северную Испанию, поскольку остальная ее территория находилась под властью мусульман. Они совратили там «часть народа», после чего были физически истреблены «католиками».

Итак, греко-латинское язычество, в течение многих веков бывшее национальной религией итальянцев, еще не было полностью уничтожено христианством. Возможно, кое-где на полуострове еще сохранились одна-две небольшие «школы риторики», известные еще в античности и, не осмеливаясь открыто выступать против принятой религии, потихоньку учившие совсем другому. Усиление ностальгии, недосмотр местного духовенства, больше занятого доходами с церковного имущества, нежели наставлениями в вере, — и вот они уже рискуют выйти на поверхность, пытаются отвоевать свое, пробуждают в «части народа» плохо забытые верования предков. В те времена христианская вера, имевшая за плечами уже шесть веков истории, все еще нуждалась в постоянной и безжалостной бдительности, для того чтобы поддержать себя.

В Галлии римское многобожие было в свое время принято в качестве официальной религии, однако оно не пустило корней. Поэтому грамматик, проповедующий народу веру в Юпитера, Марса или Венеру, наверняка потерпел бы фиаско. В связи с этим некто Леутард, живший в деревне Вертю в Шампани, набирал себе учеников по-другому. Он был простым крестьянином. Однажды находясь в поле, утомленный «какой-то сельскохозяйственной работой», как с пренебрежением интеллектуала пишет Рауль, он прилег и заснул. Он увидел странный и достаточно неприятный сон: пчелиный рой, вопреки обычному движению пищи в человеческом теле, вошел в его тело снизу и вновь вышел через рот, ужасающе жужжа и покрывая его укусами. В конце концов пчелы заговорили и приказали ему «совершать над людьми всякого рода невозможные вещи». То, что он сделал проснувшись, не было невозможным, однако требовало большой самоуверенности. Он сразу же вернулся домой и выставил за дверь жену, «имея намерение развестись в соответствии с евангельскими правилами». Затем он вышел «как бы для того, чтобы помолиться, вошел в церковь, схватил распятие и разбил образ Спасителя». Свидетели этого святотатства были глубоко возмущены. Его сочли сумасшедшим. Однако у него, без сомнения, был хорошо подвешен язык: «слабые деревенские головы» попались на его удочку. К тому же, не объяснил ли он им, что «платить десятину — это бесполезный и лишенный смысла обычай»? В такие вещи поверить нетрудно. Он сдобрил это соблазнительное учение несколькими рассуждениями в отношении речений пророков, из которых, по его мнению, одних стоит принять, а другие не заслуживают никакой веры. Таким образом, он прослыл человеком более знающим, чем отцы Церкви, и, во всяком случае, «человеком, полным здравого смысла и благочестия», и эта слава за короткое время завоевала для него поддержку «значительной части народа».

В это время в Шалоне-на-Марне был епископом старый и мудрый Жебуан, который умер в 991 году. Он приказал привести Леутарда к нему, расспросил его, доказал всем присутствующим несостоятельность его псевдотеологических рассуждений. «Частично соблазненный народ» вернулся «полностью к католической вере». Несчастному деревенскому еретику не оставалось ничего другого, как признать свое поражение и ошибочность своей «честолюбивой демагогии». Надо понимать, что добрый Жебуан ограничился этим уроком; однако Леутард, освобожденный из-под стражи, вернулся к себе и утопился в колодце. Должно быть, повседневная жизнь уже не казалась ему достойной того, чтобы ее дожить.

Разумеется, ереси в каждом случае истреблялись в зародыше или в младенческом возрасте. Несмотря на это, они каждый раз находили доверчивых слушателей и души, готовые пренебречь тем, что проповедовали епископы, священники и монахи. Ведь эти «ереси» были не тем, что обычно понимают под этим словом. Речь идет не о христианах, которые спорили по конкретным вопросам действующей теологии; эти манихейцы, эти грамматики, благоговеющие перед Олимпом, были не христианами, а приверженцами другой религии. Правда, в случае Леутарда, его притворное знание Писаний может создать иллюзию ереси. Но могли ли его слушатели, чуть ли не ученики, принять за христианина человека, который начал свои проповеди с того, что разбил распятие?

Итак, ты имеем дело с довольно серьезной гипотезой. Постараемся ее доказать.

Некий крестьянин из Шатильона, деревни, принадлежавшей аббатству святого Бенедикта на Луаре, позволил себе работать в праздник своего святого покровителя: он вез домой телегу, груженную сеном. Для него это кончилось плохо: огонь небесный пожрал весь воз, волы, лишенные упряжи, разбежались. Крестьянин пообещал никогда больше так не делать, и после этого удовлетворенный Бенедикт взял его под свое покровительство.

Случаев такого рода очень много в «Чудесах святого Бенедикта». Данный анекдот помещен в главу XII книги V, составленной, как и предыдущая и две последующие, монахом Андре из Флёри около 1050 года. Еще пример: история некоего «зажиточного человека», жившего в Блезуа и имевшего земли «в угодьях святого Бенедикта». Хотя он и был богат, но не был сеньором: мы увидим, что он сам обрабатывал свое поле. Это был зажиточный крестьянин, хорошо обеспеченный сельский житель, и автору это не кажется чем-то необычным. 9 июля, в день, когда отмечают годовщину перенесения мощей святого в город Флёри-на-Луаре (носящий поэтому имя Сен-Бенуа), священник, к приходу которого принадлежал Виней, призвал свою паству отпраздновать святой день, воздерживаясь от какой бы то ни было работы. Это не пришлось по душе нашему крестьянину, потому что у него как раз в это время, в начале лета, созрел хлеб. Перед дверьми церкви он крикнул, что плюет на святого Бенедикта, и послал своих домашних на уборку. В конце дня он вновь собрал их, но не затем, чтобы дать им отдохнуть, а затем, чтобы показать свое презрение и ненависть к святому. Он схватил левой рукой пучок колосьев, который странным образом вырывался и сопротивлялся; правой рукой он попытался срезать их серпом. При этом он богохульствовал: «Посмотрим, сможет ли этот Бенедикт одолеть меня или кого-нибудь другого!» Он перестарался: серп соскользнул, и его «зубчатая пластина» отрезала крестьянину левую руку. Он упал замертво. Затем огонь уничтожил его урожай, телегу, скот, и его близкие вернулись домой почти нагишом.

В районе Тура в другой праздник святого Бенедикта, приходившийся на 4 декабря, некто по имени Готье также отказался от празднования. Ему явилось «видение» и велело прекратить работу, он отказался и был засыпан землей.

Даже в начале XII века автор восьмой книги «Чудес святого Бенедикта» Рауль-Ле-Туртье записывал аналогичные истории. Ясно, что эти крестьяне, как позже сапожник Лафонтена [108] , считали, что праздники их разоряют. Некоторые из них прямо говорили, что каждый день приносит свой хлеб.