Бар назывался «Прихоть юнца» и представлял собой нечто вроде социального хамелеона. С самого открытия его оккупировали синие воротнички, рабочий класс. Затем в нем менялась смена, и он претерпевал кардинальное преображение. По ночам «Прихоть юнца» превращалась в гей-бар. Вне зависимости от облика «Прихоть» была самым старым заведением в Вилледж.

Джек одним скачком преодолел все три ступеньки крыльца и распахнул дверь. Внутри было темно, и глаза не сразу помогли ему сориентироваться. Он медленно пересек просторное прямоугольное помещение; под подошвами башмаков хрустела шелуха от арахиса.

Бармен оторвался от бокалов, которые натирал до блеска.

— Чем могу?..

— Возможно, вы смотрели из окна сегодня утром. — Джек показал фотографию. — Не видели эту девушку?

— Вы из полиции?

Джек покачал головой.

— Вряд ли. — Бармен некоторое время изучал лицо на снимке. — Хорошенькая. Ваша подружка?

— Племянница.

— Понятно. — Он пригляделся к Джеку более внимательно, — А я не мог вас видеть здесь около шести?

— Не исключено. Я у вас бываю. Так вы видели эту девушку сегодня утром?

Бармен задумчиво прищурился.

— Не-а. Пожалуй, она действительно ваша племяшка… Потерялась, заблудилась или украли?

— Украли, — Джек нацарапал на салфетке телефон. Вонищенка дала ему прямой рабочий номер Розмари. — Окажите мне услугу, ладно? Если увидите ее, одну или с кем-нибудь, позвоните по этому телефону. — Он двинулся к двери, — Буду очень благодарен, — донеслось с порога.

— Понял, — отозвался бармен. — Все для наших клиентов.

Такси подвезло ее к самым «Шизикам». Клуб гудел даже в половине одиннадцатого утра, а портье, который помог ей выйти из машины, выглядел так, как будто уже успел изрядно набраться: белый мягкий мех топорщился во все стороны, красные глазки казались мутными и блестящими одновременно. Он указал на вход в клуб, но Рулетка только покачала головой и зашагала к «Хрустальному дворцу».

И едва не подскочила от неожиданности, когда двойные двери с грохотом распахнулись и между неоновых бедер шестигрудой стриптизерши, которая украшала вход в клуб, показалась длинная извилистая процессия пляшущих джокеров. Возглавляла цепочку женщина с ослепительно красивым лицом, которая безо всякого труда справлялась с требовавшими немалой гибкости движениями танца, поскольку ниже шеи у нее было переливчатое змеиное тело. Хвост, заканчивавшийся совершенно неуместным пучком перьев, торчал вверх, и джокер, что бежал следующим в цепочке, крепко держался за его кончик. Его лицо было открыто, но таких здесь насчитывалось меньшинство. Вся остальная шумная толпа пряталась за масками — от украшенных перьями, драгоценными камнями и блестками домино до самых кошмарных личин, которые, возможно, были страшнее уродств, скрывавшихся за ними. Процессию завершали несколько натуралов, вид у них был одновременно возбужденный и застенчивый.

Рулетку вдруг кольнула ненависть к этим искателям острых ощущений с их вежливыми нормальными лицами и самодовольной уверенностью в собственной безопасности. Будьте вы все прокляты — но на самом деле она прежде всего подумала о Джозии, который клялся быть любящим и заботливым, а сам бросил ее, когда она больше всего в нем нуждалась. По-видимому, его хваленого белого либерализма, проистекающего из чувства вины, не хватило на то, чтобы возиться с женщиной, у которой обнаружился вирус дикой карты. А вдруг он заразится? Она так и представляла себе, как ее бывшая свекровь, сидя в своем ханжески роскошном ньюпортском особняке и попивая чай, разглагольствует на тему: «Сколько с этими цветными девушками ни носись, все впустую. Многие из них морально и физически слишком искалечены угнетением со стороны белых, чтобы влиться в белое общество. Какой позор для нас». Вздох. А сама наверняка сожгла все простыни и заново обила всю мебель в доме, после того как Джозия развелся со мной. Лицемерная, двуличная дрянь!

Рулетка очнулась, обнаружив, что идет сама не зная куда, сквозь запруженные народом улицы Джокертауна. В уже жарком, несмотря на утреннее время, и сизом от выхлопов автомобилей воздухе разносился стук молотков и треск степлеров, слышались приветствия и бранные слова, которыми обменивались джокеры, устанавливавшие палатки для праздника, витали запахи стряпни, как соблазнительные, так и тошнотворные. В небе гудел маленький частный самолетик, тащивший за собой транспарант с заманчивым предложением: «Превращаем джокеров в тузов. Гарантированный результат. Тел. 555-9448».

На углу церковь Иисуса Христа, Джокера уже установила палатку и раздавала буклеты всем, кого удавалось поймать. Они тоже гарантировали результат, только не в этой жизни, а после смерти. «Обложили со всех сторон, — подумала женщина. — Шарлатаны, продающие отчаянную надежду. Что ж, мой народ может рассказать вам об этом все. Легче не будет, пока не найдется какое-нибудь новое, еще более непопулярное меньшинство, которое займет ваше место. А я не могу себе представить, чтобы могло возникнуть меньшинство более непопулярное и пугающее, чем джокеры. Бедняги».

Генри-стрит перекрывало заграждение — безусловно, нарушение правил, но Кристалис принадлежала к числу заметных фигур Джокертауна, а у местных властей имелись основания быть благодарными владелице «Хрустального дворца». Не одно сложное дело было распутано благодаря ее вмешательству, так что начальник полицейского участка не собирался поднимать шум из-за каких-то нескольких несчастных дорожных пробок раз в году.

Кристалис взяла на себя и украшение улицы, так что Генри-стрит отличалась от соседних, кричаще ярких улиц, горделиво-сдержанным великолепием. Рулетка юркнула за заграждение и зашагала по улице. Справа от нее примерно на полквартала тянулся захламленный пустырь, напоминая о джокертаунском восстании 1976 года. Кучи кирпичей и штукатурки заросли бурьяном высотой по пояс, сквозь который пробивались редкие безрассудные деревца. В нескольких кучах зияли темные отверстия, похожие на раскрытые рты, — наверное, в них нашли себе укрытие дикие животные. Она не могла представить себе, чтобы брезгливая Кристалис позволила крысам расплодиться в двух шагах от ее заведения. В этот миг в глубине норы сверкнули какие-то искорки, которые вскоре превратились в пару блестящих глаз, окруженных густой шерстью. Но из норы на нее смотрел не пугливый зверек, а человек — если это существо можно было считать таковым.