— Ты и Дэниел, — сказала я. — Раф и Джастин.

Очередная пауза.

— В ту ночь… в ту ночь, когда Лекси умерла… мы все равно ничего не смогли бы поделать. Между нами и раньше случалось всякое, бывали и ссоры и размолвки, но мы как-то не брали в голову. Но в ту ночь…

Я услышала, как она сглотнула застрявший в горле комок.

— До этого между нами существовало что-то вроде равновесия. Ни для кого не было секретом, что Джастин по уши влюблен в Рафа. Все знали, но не придавали особого значения. Я не понимала, что я… Можешь назвать меня дурой, если хочешь. Я просто пребывала в уверенности, что Дэниел лучший друг, о каком только можно мечтать. Думаю, так продолжалось бы и дальше, до бесконечности, а может, и нет. Кто знает. Но в ту ночь… Как только Дэниел сказал «она умерла», все мгновенно изменилось: прояснилось, сделалось четким и понятным до боли, словно кто-то включил над нами прожектор и стало невозможным закрыть глаза даже на мгновение. Ну, ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю, — ответила я. — Еще как понимаю.

— После этого, хотя Лекси и вернулась домой, вряд ли мы…

Она не договорила. Я обернулась. Она смотрела на меня, смотрела в упор — чего я, скажу честно, не ожидала.

— У тебя совершенно другой голос. Другая походка. Что вообще у тебя с ней общего?

— Кое-что было, — ответила я. — Не все, конечно.

Эбби кивнула и, с минуту помолчав, сказала:

— А теперь уходи.

Я уже взялась за ручку двери, когда она неожиданно и с явной неохотой спросила:

— Хочешь услышать кое-что странное?

День клонился к вечеру. Казалось, ее лицо вот-вот растворится в сумерках.

— Один раз, позвонив Рафу, я застала его не в ночном клубе и не в пабе. Он сидел у себя дома, на балконе. Было уже темно. Мы с ним поболтали немного. Я, к слову, вспомнила Лекси — что мне до сих пор ее недостает, даже после всего, что произошло. Раф отпустил какую-то шуточку насчет того, что, мол, ведет слишком веселую жизнь и ему некогда по кому-то скучать. Но прежде, чем он это сказал, прежде чем ответил, возникла такая едва заметная заминка. Словно он растерялся, словно не сразу сообразил, кого из вас я имею в виду. Я знаю Рафа и могу поклясться перед Господом Богом, что он едва не спросил: «Которую?»

Над нами, на втором этаже, приглушенный потолком, чей-то телефон разразился пронзительным «Прошу тебя, вернись» и кто-то громко протопал, чтобы ответить на звонок.

— Как я уже сказала, — повторила Эбби, — он был пьян. И все-таки… меня по-прежнему мучает вопрос. Вдруг мы начали забывать друг друга? Что, если через год-другой мы перестанем для друг друга существовать, словно нас и не было, словно мы никогда не жили вместе? И мы сможем пройти мимо друг друга на улице и даже не моргнуть глазом.

— Никакого прошлого, — сказала я.

— Да, никакого прошлого. Иногда, — она жадно глотнула воздух, — я не могу представить себе их лица. Раф и Джастин — еще понятно. Но Лекси. И Дэниел.

Я увидела, как Эбби повернула голову; ее профиль четко вырисовывался на фоне окна — курносый носик, непокорная прядь волос.

— Я ведь любила его, — сказала она. — Я бы и дальше любила его, лишь бы он только позволил мне любить его, до конца моих дней.

— Знаю, — ответила я.

Мне хотелось сказать ей, что быть любимым — тоже талант, что это порой требует не меньше стойкости и мужества, нежели самому любить другого человека. Что некоторые люди лишены этого дара. Вместо этого я вновь вынула распечатки из сумки и быстро их пролистала — едва ли не под самым носом, чтобы ничего не пропустить, — пока не нашла цветную копию снимка: все пятеро стоят, улыбаясь, посреди тишины и снегопада перед домом.

— Возьми себе. — Я предложила снимок Эбби.

Она протянула руку — бледную в сгустившихся сумерках. Затем подошла к окну и наклонила листок так, чтобы на него упал последний предзакатный свет.

— Спасибо, — сказала она спустя мгновение. — Я сохраню на память.

Когда я закрыла дверь, она по-прежнему стояла у окна.

После этого я надеялась, что Лекси мне будет сниться, пусть даже изредка. Другие забывают о ней, забывают с каждым днем. Еще немного — и она перестанет для них существовать. От Лекси останутся лишь колокольчики, и куст боярышника, и полуразрушенная сторожка, которую никто не навещает. Мне казалось, что если я ничего другого не могу ей дать, то хотя бы сны… Но она так и не явилась ко мне. Единственное, что мне снится, — это дом, пустой, открытый солнцу, пыли и плющу, мышиной возне и шепоту в дальнем углу, и одна из нас — она или я — в зеркале. Хохочет.

И еще живее во мне надежда — Лекси так и не остановилась. Я надеюсь, что, когда ее тело уже больше не могло бежать вместе с ней дальше, Лекси бросила его, как бросала в этой жизни все, что лишало ее свободы. Нажала до упора педаль газа и устремилась вперед подобно комете. Лекси летела по ночным автострадам, убрав с руля руки, запрокинув голову назад, и с губ ее, словно у рыси, рвался к небесам пронзительный крик. Белые полосы и зеленые огни стремительно пролетали мимо, исчезая в темноте. Колеса парили в нескольких сантиметрах над асфальтом, а свобода грозила переломить позвоночник.

Я надеюсь, что каждое мгновение, что еще принадлежало ей, врывалось в ту сторожку подобно встречному ветру. Ленты и морская пена. Обручальное кольцо и заплаканные глаза матери Чэда. Морщинки вокруг сощуренных глаз. Быстрый бег сквозь багряный кустарник. Первый зуб, прорезавшийся у младенца. Его лопатки словно крошечные крылья. Амстердам, Торонто, Дубай. Круговерть цветов боярышника в летнем воздухе. Тронутые сединой волосы Дэниела под высокими сводами в свете свечей. Нежные переливы голоса Эбби. Время работает на нас, сказал мне Дэниел. Хочется надеяться, что в те последние минуты время для нее растянулось, позволив ей прожить весь свой миллион жизней.