Тилару вспомнилось, что говорил Роггер. «Не каждый рыцарь нарушает клятву… Некоторые сами уходят из ордена».

— Как вы оказались здесь? — развернулся к рыцарю-пирату Тилар.

Креван шевельнулся, тени вокруг него заколыхались, как потревоженное масло:

— У нас нет времени на разговоры. Главное, что мы поможем вам добраться до Ташижана. Наши плащи помогут укрыть вас от посторонних глаз. В Фен Виддлшем нас ожидают лошади.

Тилар не двинулся с места.

— Почему… почему ты нам помогаешь? Почему наше путешествие интересует вольных рыцарей и черных флаггеров?

Затянутое вуалью лицо Кревана оставалось непроницаемым, но голос стал ледяным:

— Мириллия в опасности. Причем уже давно, особенно на границах, где, кроме черни, почти никто об этом не знает. Я не думал, что придется снова надеть плащ и взяться за меч, но долг выше личных желаний.

— Что ты имеешь в виду под…

Глаза рыцаря сощурились, и черные полосы на щеке подобрались.

— До того как я заслужил прозвище Безжалостный, у меня было имя. Рыцарское имя. Когда-то я звался Ворон сир Кей.

Тилар недоверчиво глянул на вора и прочел на его лице подтверждение.

— Рыцарь Ворон?

— Нам пора, — отвернулся Креван.

— Но Ворон сир Кей умер три столетия назад, — ошеломленно пробормотал Тилар.

Дарт встала коленями на пуховую подушку и медленно раскатала по каменному полу льняной шарф. На него она поставила маленький ящик из вирма. Все время за ней неотрывно следили две пары глаз.

Матрона Шашил, стоя со сложенными за спиной руками и с поджатыми губами, наблюдала, как девочка готовится к первому в своей жизни кровопусканию.

Лорд Чризм сидел в кресле, повернувшись к открытому окну своих покоев. От него пахло сеном и свежевскопанной землей. Умасленные и зачесанные назад волосы делали зеленые глаза еще больше, они сияли ярче полуденного солнца.

Дрожащими пальцами Дарт открыла ящичек. На крышке переливался золотом символ лорда Чризма. Внутри ящик был обит коричневым бархатом, для сохранности содержимого: уложенных в ряд серебряных инструментов, ленты плотно смотанного шелка и свежей репистолы. Хрустальный сосуд мастера-стеклодувы сделали два дня назад. Дарт осматривала мастерские гильдии, которые находились в дальнем конце замкового двора, и своими глазами видела, как выдувают репистолу.

Первую в ее жизни.

— Будем делать полный забор, — сказала матрона. — Какой ланцет ты выберешь?

Девочка пальцем указала на ланцет в виде листа. Чтобы открыть достаточно сильный поток и наполнить репистолу до краев, ей понадобится самое большое из лезвий. Ланцет украшала золотая филигрань, она тоже складывалась в символ Чризма. Дарт знала, что перед ней древний инструмент, изготовленный еще во втором тысячелетии после Размежевания. И тем не менее его хранили так бережно, что серебро не портило ни мельчайшее пятнышко патины. Лезвие отточено так остро, что могло рассечь саму тьму, а наконечник его настолько тонок, что трудно понять, где заканчивается ланцет.

— Очень хорошо, — похвалила матрона. — Давай же не будем заставлять нашего лорда ждать.

Чризм вздохнул и с легкой улыбкой на губах повернулся к ним.

— Может, дорогая матрона, вам стоит оставить нас с Дланью наедине.

— Но господин, она…

Говорливая женщина замолчала, стоило богу поднять палец.

— У нее все получится, — утешительно проговорил Чризм.

С быстрым поклоном Шашил покинула покои.

Дарт не могла оторвать глаз от разложенных на холсте инструментов. Грудь сдавило, как будто воздух в комнате внезапно загустел. Щен лежал на каменном полу и медленно повиливал хвостом. Его огненные глаза внимательно рассматривали ланцеты — так собака не сводит глаз с суповой кости. Когда девочка раскладывала их, она строгим жестом приказала своему другу не мешать.

Чризм пошевелился в своем кресле у окна:

— Как бы добрая матрона ни старалась внушить тебе важность и серьезность твоих обязанностей, беспокоиться не стоит.

Дарт украдкой глянула на бога. Его глаза переливались изумрудной Милостью, обрамленное мягкими каштановыми кудрями лицо оттеняла легкая щетина. От его улыбки в душе девочки разлилось тепло. Ей вспомнились пролитые в ночь убийства Виллима слезы — сокровище, потраченное в память слуги.

— Каждый человек проливает кровь, — продолжал Чризм. — То же самое и с богами. За одну эту зиму, работая в саду, я, наверное, раз десять поранил себе руки.

Дарт не могла себе представить подобную картину, но тут ей вспомнилась первая встреча с Чризмом в саду, когда она приняла его за садовника. Глядя на бога сейчас, девочка не понимала, как могла ошибиться.

— Пусть моя кровь высоко ценится, но течет она совершенно так же, как у любого другого человека. Не бойся. Мы с мастером Виллимом не признавали формальностей.

Чризм закатал рукав, обнажив руку. На красноватой от загара коже четко выделялись белые, выгоревшие под солнцем волосы. Он повернул руку, чтобы подставить внутреннюю сторону запястья: там кожа оказалась более бледной и нежной, как женская щека.