Палачи приготовились к черному делу, и тогда Муся четко и громко попросил разрешения сыграть.

На краю могилы музыка. Это было так неожиданно, что гитлеровец, руководивший расправой, разрешил.

И вот между убийцами, вскинувшими автоматы, и их жертвами встал мальчик, прижал к щеке скрипку, взмахнул смычком и над людской очередью за смертью, затихшей в последнем дыхании, взвилась как знамя мелодия «Интернационала»…

Из толпы подхватили гимн. На некоторое время фашисты растерялись…

«…гром великий грянет над сворой псов и палачей», пела скрипка, когда команда «огонь» оборвала мелодию.

Автоматные очереди прошили юного музыканта, и вместе со своим единственным оружием — скрипкой он погребен в братской могиле…

К ней, как сказано поэтом, не зарастет народная тропа. Здесь всегда трогательные знаки внимания, уважения и любви: венки, простенькие букеты, полевой цветок.

Сюда приходят юные ленинцы, чтобы дать клятву на верность Родине и повязать символ революционной борьбы — красный галстук. Комсомольцы устраивают здесь факельные шествия. Только пламя факелов шевелится, когда необычно суровые лица молодых застывают в минуте скорбного молчания.

Март 12, Лиозное. 1943 год

Дорогой добрый папенька!

Пишу тебе письмо из немецкой неволи.

Когда ты, папенька, будешь читать это письмо, меня в живых не будет и моя священная просьба к тебе, отец, покарай немецких кровопийц. Это завещание твоей умирающей дочери.

Несколько слов о матери. Когда вернешься, маму не ищи. Ее расстреляли немцы, когда допытывались о тебе. Офицер бил ее плеткой по лицу. Мама не стерпела и гордо сказала, вот ее последние слова: «Вы не запугаете меня битьем, господин офицер, уверена, он вернется и вышвырнет вас, подлых захватчиков, отсюда вон!» И офицер выстрелил маме в рот.

Папенька! Мне сегодня исполнилось 15 лет, и если бы сейчас ты встретил меня, то не узнал бы свою дочь. Но я тебя сразу узнала бы. Я стала очень худенькая, синие глаза ввалились, косички остригли наголо, руки высохли, похожи на грабли. Когда кашляю идет изо рта кровь. У меня отбили легкие.

А помнишь, два года тому назад мне исполнилось 13 лет, какие торжественные были мои именины? Ты мне, папа, тогда налил рюмку портвейна со словами: расти, доченька, на радость большой! Играл патефон, подруги меня поздравили с днем ангела, и мы пели нашу любимую пионерскую песенку…

А теперь, папа, как взгляну на себя в зеркало, платье рваное в лоскутках. Номер на шее, как у преступника.

Я не узнаю себя. Похожа скорее на скелет, чем на человека, и соленые слезы текут из глаз. Что толку, что исполнилось мне 15 лет! Я никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Бродят голодные, затравленные овчарками. Каждый день их уводят и убивают как скот.

Да, папа, и я рабыня немецкого барона. Работаю у немца Шарлена в прачечной, стираю белье, мою полы, работаю очень много, а кушаю два раза в день, в корыте с Розой и Кларой. Так зовут хозяйских свиней. Так приказал барон.

Я очень боюсь Клару. Это большая и жадная свинья. Она мне раз откусила пальчик, когда я из корыта доставала картошку. И я теперь стараюсь кушать последней, когда покушают Роза и Клара. Но они мне часто еды не оставляют, и я вылавливаю корки из вылитых в бочку помоев

Живу я в дровяном сарае, в комнату мне ходить нельзя. Один раз горничная полячка Юзефа (Язуфа) дала мне кусочек хлеба, а баронесса увидела и долго била Юзефу плеткой по голове и спине.

Два раза я убегала от хозяев, но меня находил ихний (доверенный) итальянец Альберт. Тогда сам барон срывал с меня платье и бил ногами. Я теряла сознание. Потом на меня выливали ведро воды и сбрасывали в подвал.

Барон и баронесса очень боятся и ненавидят русских…

…Сегодня я узнала новость. Юзефа сказала, что господа довольные уезжают в Германию с большим товаре невольников и невольниц с Витебщины. Теперь они берут и меня с собой. Нет, я не поеду в эту трижды всеми проклятую Германию! Я решила лучше умереть на родной сторонушке, чем (быть) втоптанной во враждебную землю. Только смерть спасет меня от жестокого битья, а мое тельце все в синяках и ссадинах. От них мне больно.

Петлю для себя из веревки на чердаке делаю. Не хочу больше мучиться рабыней у проклятых, жестоких немцев не давших мне жить.

Письмо уберу под выдвижной кирпич дымохода.

Завещаю, папа, отомсти за маму и за меня! Прощай добрый папенька, ухожу умирать!

Твоя дочь Катя Сусанина.

В душе спокойна…

Мое маленькое сердце верит, письмо дойдет. [18]

* * *

Дописана последняя строчка…

Последняя?

Кровавый мартиролог фашизма можно продолжать до бесконечности. Ведь каждая из двадцати миллионов жертв гитлеровской программы человекоистребления имела свою судьбу, свои мечты, свое прошлое, и только топор палача или виселица, пуля в затылок или газовая камера, а может быть, рожденное мрачной фантазией нациста «уничтожение трудом» лишило этих людей 6удущего.