Шрифт:
Как там я, понимаете, доктор? Словно поинтересовался, все ли со мной в порядке.
«А как там ты?» — спросил он меня.
«Я голый», — больше мне нечего было ответить.
Он облизнул губы, разгладил усы и сказал: «Так и есть».
«Ты стой. Ты должен стоять и слушать».
Я поддерживал Джейка. Джейк не мог стоять. Джейк не мог видеть.
«Снимай с него одежду».
И я снял. Снял оба носка, обе перчатки, брюки, рубашку, трусы… Всё снял. Полный сервис. Обслуживать, доктор, надо с улыбкой, обязательно с улыбкой. Но у Джейка не было довольного вида. У Джейка вообще не было никакого вида.
«Перестань плакать, или получишь еще».
«Перестань плакать, Джейк, пожалуйста, перестань плакать, не зли его».
«Стой и слушай. Молча. И чтоб не хныкать».
Джейк у меня в объятиях, мой брат у меня в объятиях. Где Бог? Где был Бог? Не в машине. И не снаружи с нами. Я и Джейк у машины, Джейк цепляется за мое плечо, кровь, сочащаяся из его тела, застывает на морозе. Самый разгар зимы, доктор, самый разгар зимы.
«Вы мои сыновья, и вы будете делать то, что я вам скажу».
Мы были его сыновьями, и я делал то, что он говорил. Джейк нет. Не хотел. А может, не мог. Кто знает?
Джейк знал.
«Вы слушаете?»
Младенцев при рождении шлепают, чтобы они задышали, не так ли, доктор? Вы можете вспомнить ваш первый шлепок? Который вы дали кому-то. Который вы получили. Когда Джейка побили, он не задышал. Джейк уснул. На замерзшей земле. В разгар зимы.
А он сказал: «Никуда не годится». А потом посмотрел на меня и облизнул губы.
«Но у меня еще есть ты, не так ли?»
Да, у него еще был я.
Лента 1. Часть Б
И он сказал, да, он сказал:
«Типично».
Джейк был без памяти.
А он сказал:
«Брось его, просто брось его там, где стоишь».
И я послушался. Кровоподтек у Джейка посинел, стал таким же, как его кожа, как небо. Самый разгар зимы, доктор, мороз и солнце. Но холодно. У меня все тело было в мурашках.
«Я тебя согрею», — сказал он и снял с пояса свой толстый ремень. Толстый ремень, с большой пряжкой. И обслюнявил кожу на конце.
«Маленькая репетиция предстоящих спектаклей». Он засмеялся, и я тоже. Джейк нет. Это было смешно. Или не было? Джейк никогда бы не засмеялся. Никогда бы не снял с себя одежду. А я засмеялся, я снял.
«Не будь таким бесхребетным, парень», — сказал отец.
Я мечтал вернуться в теплую машину. Джейку это было еще нужнее. Он стал уже таким синим, что даже небо уступало ему в интенсивности цвета.
«Повернись ко мне задом, наклонись и упрись руками в капот».
«Так?»
«Так», — и он снова обслюнявил ремень, вылизывая кожу до тех пор, пока она не заблестела.
«Расставь ноги».
Я расставил.
«Пошире».
И я расставил их пошире, доктор.
«Не орать, помни, держи рот на замке».
Я кусал себе губы, впивался зубами в руку, даже металл капота пробовал на вкус.
«Первый за меня, — сказал он, — второй за тебя».
Я сжимал зубы изо всех сил.
«Третий за Джейка, потому что ты должен получить и за него».
Я смахивал слезы, доктор, а они, на лету превращаясь в ледышки, становились очень колючими, я это чувствовал, когда они касались моих ног. Слезы зимы. Ударившись о землю, они отлетали в Джейка.
«Ты слушаешь?»
Я не слушал.
«Четвертый, пятый, шестой за то, что не слушаешь».
Он считал взмахи ремня, а я с каждым ударом получал порцию тепла. Словно жаркий тропический ветер обжигал мою холодную кожу своим дыханием. Джейк дернулся, сейчас он очнется. Не просыпайся, брат, не надо. Побудь еще немного в забытьи.
«Если Джейк очухается, мы начнем все по новой», — говоря это, он улыбался.
Я нет, а Джейк да. Прижав руку к кровоподтеку, он сел и поднял глаза на нашего отца.
«Чего уставился, а, как ты на меня смотришь, парень?!»
И он опять лизнул ремень.
«Начинаем новый отсчет. С нуля».
И он начал с нуля, доктор. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь ударов. Семь ударов обрушилось на моего брата. Джейк даже не имел возможности подняться с холодной земли, бедный, бедный братишка. Что за мир, а, доктор, что за мир, где тебе не дают ни секунды, чтобы подняться с земли.
«Оставайся там, где лежишь», — сказал он, и Джейк лежал молча, закостеневшие ноги согнуты в коленях, спина дугой. Семь ударов, семь шрамов на бело-синей коже. А потом Джейк лежал уже пластом, голова под машиной, ноги раскинуты в стороны. И ведь какой прекрасный день был, доктор, действительно прекрасный. Такой холодный и звенящий, такой ясный и прозрачный, такой хрупкий и скоротечный. Однодневная поездка за город с братом Джейком. Только мой отец этой красоты не видел. Ему все это было на фиг не нужно.