В холл вошел человек, по-военному щелкнув каблуками, представился:

— Майор Фридрих фон Шлюттер!

Вейзель пригласил гостя к столу.

— Прошу: содовая, настоящее пльзеньское пиво, русская водка, коньяк…

Гость, без церемоний налив треть бокала водки, разбавил содовой и с видимым удовольствием отхлебнул глоток.

— Вы давно не были в Германии? — спросил гость.

— Два года, — ответил Вейзель.

— О, за это время нами многое сделано для идеи реванша. Правда, предстоит не меньше. Мы должны превратить народ в армию! Города в казармы! Деревни и фольварки в огневые точки!..

Декламацию Шлюттера прервал низкий сигнал «мерседеса». Вейзель поднялся прелату навстречу.

— Где ваша жена, Вейзель? — входя в комнату, спросил Штаудэ.

— Она с ребенком и горничной уехала на несколько дней в город. У нее дела в редакции, — с готовностью ответил Вейзель.

— Когда она уехала?

— Час тому назад, не больше…

— После моего звонка из Берна?

— Да, святой отец, тотчас после вашего звонка.

— Кто-нибудь есть в доме?

— Никого.

— Пойдемте в ее комнату! — резко сказал Штаудэ.

Луиза услышала, как хлопнула дверь, как гулко отдались на лестнице тяжелые шаги прелата и шаркающие шаги мужа. Она осторожно вошла в холл и прислушалась. В ее комнате раздался грохот отодвигаемой мебели, скрип ящиков секретера, звон щипцов о каминную решетку — Штаудэ рылся в обуглившихся листах ее рукописей. Затем она услышала:

— Этот телефон параллельный с тем, что внизу?

— Да, святой отец, эти аппараты параллельны…

— Вы идиот, Вейзель! Она слушала все ваши разговоры по телефону! — В голосе Штаудэ чувствовалось уже несдерживаемое бешенство.

— Этого не может быть…

— Может, кретин вы этакий! Может! — повторял Штаудэ. — Она так торопилась, что неправильно положила трубку на аппарат. Видите?

Услышав шаги прелата на лестнице, Луиза вновь вышла из холла в коридор и спряталась в нише.

— Я не понимаю вас, святой отец, — робко протестовал Вейзель. — Чем вызвано все это недоверие? Мне кажется…

— Вам «кажется»! — повторил Штаудэ. — Вам десять лет кажется, господин Вейзель, а мне уже давно все стало ясным! Вы были хорошей кряквой, подсадной уткой на этом швейцарском болоте! Вы отлично подманивали перелетных французских селезней. Сейчас иные времена. Нам нужны для «Камло дю руа» не глупые кряквы, а коршуны!

— Все эти десять лет мы только говорили о реванше, — вставил свое замечание Шлюттер. — В этих разговорах было больше прусской спеси, чем уверенности в своих силах. Теперь, Вейзель, положение изменилось, новый фактор двигает историю — фактор атома!

— Но правительство дало обязательство не производить атомного вооружения, — напомнил Вейзель.

— Язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли, — пояснил Штаудэ. — Мы строим аэродромы для атомных бомбардировщиков! Стартовые площадки для запуска атомных ракет! То, что не мог сделать фюрер силой оружия, сделаем мы силою страха перед коммунизмом!

Она увидела близко силуэт Штаудэ, затем он прислонился спиной к косяку, и его левое плечо в черной сутане закрыло собой матовое стекло, вставленное в филенку двери.

Луиза вынула из кармана «вальтер», подаренный ей еще Гоше под Лиможем, спустила предохранитель и, приставив дуло к стеклу прямо напротив сердца прелата, медленно потянула курок…

— Можете не сомневаться, господин Вейзель, — успокоил его Шлюттер, — вечно молодая германская нация вновь поднимается над этим старым, дряхлеющим миром!

Луиза опустила пистолет.

Штаудэ что-то резко говорил подавленному и растерянному Вейзелю, но Луиза его не слышала. Взволнованная в эти мгновения, она думала:

«Да, выиграет тот, у кого крепкие нервы. У меня они чуть не оказались слабее. Еще несколько секунд, и я бы, спустив курок, безнадежно проиграла. Убийство — плохой аргумент правды. Живое слово, статьи на страницах „Юма“, острая, разоблачающая книга о „Камло дю руа“ — правда в борьбе за мир, прозвучат сильнее, чем выстрел в „Мон репо“».

Маргарита Арно (имя Луиза осталось на пороге этого дома) быстро перебежала сад, пригибаясь за кустами боярышника. Перешла дорогу. Села в машину и с легкостью человека, оставившего позади все тяготы прошлого, уже не торопясь повела машину к Невшателю.

В Славоград поезд прибыл в шесть двадцать утра. День сравнялся с ночью, и в этот ранний час рассвет еще не совладал с тьмой.

Впитывая в себя свежесть утра, Никитин медленно шел с вокзала. Только сейчас он почувствовал, что лето скоро пройдет, а вместе с ним пройдут и надежды снять избушку где-нибудь под Москвой, подальше от дорог, и пожить хоть месяц вдвоем с Ксюшей! Слушать на зорьке птиц, хрустеть валежником по лесным чащобам! Вспомнив юность, брести, взявшись за руки, редколесьем, меж желтоцветов, синих журавельников…