Он вышел из деревни и пошел к развалинам, где нашел шамана и священника за беседой под древней стеной. У Дамиона были закрыты глаза, руки расслабленно лежали на коленях, а Вакунга что-то тихо шептал ему на ухо.

— Дамион! Дамион, очнись! — окликнул его Йомар, решительно подойдя к медитирующему священнику и наклоняясь над ним.

У Дамиона задрожали веки, потом открылись.

— Не следовало его прерывать, — мягко заметил Вакунга, когда Дамион встал и застонал, потягиваясь.

— Что это он делает? И что ты с ним делаешь? — спросил Йомар подозрительно.

— Помогаю ему найти путь. Тот путь, что ему предназначен.

— Йо, все нормально, — вставил Дамион. — Он действительно мне помогает. Я теперь понимаю, что имеет в виду Лорелин, когда говорит, что у нее есть Предназначение. Я сюда прибыл не сражаться и убивать, а узнать, какое Предназначение у меня.

— Дамион, перестань молоть чушь, — поморщился Помар. — Только потому, что люди считают тебя ангелом…

Дамион улыбнулся.

— Йо, это же ты мне велел с этим не спорить.

— Но это было только вначале, когда нашей жизни грозила опасность. И я не говорил тебе, чтобы ты сам в это верил!

Священник стал серьезным.

— Йо, пусть я не ангел, но я точно знаю, что во мне есть сила, которую я могу изучить, чтобы пользоваться ею, и еще… есть у меня какая-то миссия. Что-то, для чего я предназначен.

— Спятил, — сказал ему Йомар.

Дамион не ответил. Он так и смотрел в пространство с безмятежным выражением лица. Мохарец ощутил небольшой укол тревоги. Опять боевой шок? Бывало, что солдат вроде совсем оправлялся от этой болезни, и вдруг она возвращалась, когда он пытался вернуться к обыденной жизни. Некоторые умирали от нее постепенно, и разум с телом угасали одновременно. То же самое бывало в лагерях рабов с людьми, которые больше не могли выносить страданий. Им уже было не помочь, как не поможет лекарь смертельно раненному. Вид таких людей вызывал у Йомара сострадание, пока он не научился подавлять скорбь и отворачиваться. И тогда он поклялся себе, что сам никогда не сдастся так жалко, но умрет в бою, когда придет его час. Вот так и вышло, что он в ярости гнева бросился на пришедшего в лагерь льва, не страшась его клыков и когтей. Для него это тогда и не лев был вовсе, а царь Зедекара, и надсмотрщики, и сама пустыня в ее неумолимой жестокости. Спустя годы этот поступок казался ему актом не мужества, но безумия. Не виноват был лев, что его охотничьи угодья разрушили люди, а дичь разогнали. Убить его — это как убивать подневольных солдат армии Халазара: истинный враг был не тот, которого ты сразил. А когда ты окровавишь меч, враг этот издевается над тобой из своего недоступного укрытия, смеется над твоими мелкими и бесполезными победами.

У Дамиона глаза были закрыты: он снова ушел куда-то, куда Йомар за ним пойти не мог. Воин пожал плечами, повернулся и отправился обратно в деревню.

Лорелин ушла под навес из звериной шкуры, который ей поставили, и Йомар минуту постоял, глядя, как она лежит на мехах. Лорелин спала, вкладывая в это занятие ту же тщательность, что и во все свои действия: она лежала на спине, вытянув руки и ноги, все мышцы тела полностью расслаблены, спала изо всех сил. Йомар залюбовался ее худощавой грацией. Он чувствовал, что она в любой миг могла вскочить, полностью готовая к бою, как пробудившаяся от дремы тигрица. Но что-то он ощущал и помимо ее физической силы: безупречную чистоту, как в каком-то редком кристалле. Дух ее не был способен ни на какое двуличие или фальшь, на нее можно положиться во всем, доверить собственную жизнь. Идеальный товарищ по оружию, который никогда не побежит, не отступит, всегда выполнит свой долг — если его не убьют. Она вполне могла сама о себе позаботиться, и все-таки Йомару почему-то хотелось защитить ее. Не потому ли отчасти он так против ее участия в боях? — подумалось ему. Не потому ли, что ему невыносима мысль, что ее могут убить или ранить?

«Я люблю ее», — подумал он в изумлении. Как молния из Эфира — откровение.

Он смотрел, и она заворочалась, зевнула, открыла глаза и, увидев его, улыбнулась. Его вдруг потянуло сказать ей то, что он сейчас о ней думал, но слова не пришли, и Йомар упрекнул себя, что никогда не умел переводить мысли в слова. Этого искусства жизнь воина никогда от него не требовала. Вот Дамион — тот знал бы, что сказать. А он, Йомар, только стоял как пень, и миг прошел.

Лорелин посмотрела на Йомара и ощутила прилив теплого чувства, такого сильного, как до сих пор не знала. Вопреки их нередким стычкам было в нем что-то столь же твердое, прочное, надежное, как в земле под ногами. Такие чувства, как знала Лорелин, часто возникают среди товарищей по оружию: те, кто вместе встречал опасность, не могут не привязаться друг к другу умом и сердцем, несмотря на мелкие различия. Она села и снова улыбнулась, и на миг ей показалось, что в его глазах мелькнуло ответное тепло, и он будто вот-вот что-то скажет. Но что хотел он сказать, так и осталось неизвестным — вечернюю тишину нарушил громкий крик, и мгновение было упущено.

— Весть! Я принес весть!

Крику вторил стук копыт.

Йомар раздраженно обернулся.

— Ну что еще? — резко спросил он.

Киран Йарисс въезжал в лагерь на степной лошади, которую ему выделили.

— Что за шум? — снова спросил Йомар.

— Новости из города, — ответил запыхавшийся Йарисс, соскакивая с седла. — Объявлено, что, раз вас никто не может поймать, бог-царь будет убивать людей, пока вы не сдадитесь.

— И как им предстоит погибнуть, Киран? — спросила Лорелин, вскакивая на ноги. — Опять в храме?

— На этот раз нет. Их станут отдавать огнедышащему дракону, у которого берлога в Долине Гробниц. Жертвы будут приносить каждый день. Первой будет пленница благородных кровей — дочь царя Шурканы, которого убил Халазар. Ее держали в замке рабыней, но сейчас ей предстоит умереть.

— Нет! Этого нельзя допустить! — заявила Лорелин. — Когда она умрет, Киран?

— Сегодня на закате. У гробницы Зедекары.

— Значит, у нас еще есть время собрать отряд.