Но Сулла и Помпеи были полны решимости идти до конца и, на словах пообещав не двигаться дальше, в действительности немедленно продолжили наступление (Плутарх. Сулла. 9.10; Аппиан. ГВ. I. 57. 256). Чтобы оправдать такое вероломство, они, видимо, и ссылались на то, будто переговоры – лишь уловка Мария и Сульпиция. Сулла отправил вперед своих офицеров Луция Басила и Гая Муммия, которые овладели Эсквилинскими воротами и стеной рядом с ними (Помпеи Руф тем временем захватил Коллинские ворота). «Хотя отряд Басила, ворвавшись в Город, стал одолевать врага, многочисленная толпа безоружного народа остановила его продвижение и оттеснила назад к стене» (Плутарх. Сулла. 9.11). Тем временем подошли наспех собранные отряды Мария и Сульпиция, навстречу которым вышли воины Суллы. Здесь, у Эсквилинского форума, [809] в первый и последний раз скрестили оружие лучшие полководцы Рима – «уже не как во время распри, но по правилам войны – под звуки труб, со знаменами впереди» (Аппиан. ГВ. I. 58. 259). «Гражданская война приобрела характер войны против внешнего врага». [810] А внешнему врагу римляне пощады не давали…

На что надеялся опытный Марий? Неужели он думал, что сумеет оказать успешное сопротивление закаленным ветеранам Союзнической войны? Вряд ли. Не исключено, что старый полководец рассчитывал на психологический эффект – быть может, воины Суллы ужаснутся при мысли о том, сколь неслыханное дело творят, когда увидят, что едва ли не весь Рим поднялся против них? [811] Так или иначе, но известного успеха он добился – толпа стала теснить воинов. Тогда Сулла «громким голосом отдал приказание поджигать дома и, схватив пылающий факел, сам кинулся вперед, а лучникам дал приказ осыпать кровли домов зажигательными стрелами. [812] Он не следовал заранее намеченному плану, но, потеряв власть над собой, предоставил своему гневу распоряжаться происходящим. Перед глазами его были одни враги, и он, нисколько не задумываясь о друзьях, родственниках, домашних, нимало не сочувствуя им, прокладывал себе путь огнем, не разбирающим правых и виноватых» (Плутарх. Сулла. 9.11–13). [813] В конце концов Сулла вызвал подкрепления и направил их в обход по Субурской дороге. Их удар решил исход схватки. Марий, оттесненный к храму Земли, призвал к борьбе свободных и будто бы даже рабов (в обмен на свободу), но поддержки не получил – вступать в бой с вооруженными до зубов ветеранами Суллы желающих не было. По Плутарху, к марианцам присоединилось лишь трое рабов, по Аппиану – ни одного. (Впрочем, обращение Мария к рабам, безусловно недопустимое с точки зрения римлян, могло быть очередной «уткой» сулланцев.)

Сулла вывел войска на Священную дорогу (Via Sacra); здесь он подверг публичному наказанию тех, кто под шумок занялся мародерством. Впереди оставалась последняя операция – захват Капитолия, где все еще находились люди Мария и Сульпиция. Эта операция, по-видимому, не потребовала много времени; весь Рим теперь был в руках консулов. [814] Марий, Сульпиций и их приверженцы, видя свое полное поражение, бежали из Рима. По городу были расставлены караулы. Консулы всю ночь обходили посты, следя за соблюдением порядка – лишние эксцессы только осложнили бы обстановку {Аппиан. ГВ. I. 58–59; Плутарх. Сулла. 9.10–14; Флор. III. 21. 6–7; Орозий. V. 19. 4–5).

Итог случившемуся подводит Франц Фрёлих: «Когда-то Кориолан настолько поддался ненависти к плебсу и [плебейскому] трибунату, что повел вражеские войска на родной город; но затем в последний момент повернул обратно, и хотя сам он погиб, Рим был спасен; Сулла, напротив, не остановился перед его стенами и с помощью легионов, предназначенных для войны с внешним врагом, поведя правильное наступление… сделался господином Города». [815] Можно согласиться с тем, что марш на Рим не был хладнокровным и тщательно обдуманным мероприятием [816] – ведь и сам диктатор впоследствии утверждал в мемуарах, «что дела, на которые он отваживался по внезапному побуждению, удавались ему лучше тех, которые он считал хорошо обдуманными» {Плутарх. Сулла. 6.8). Уж не о взятии ли Вечного города вспоминал он прежде всего, когда писал об этом?

Понимал ли Сулла, что начал гражданскую войну? Едва ли – ничего подобного в истории Рима еще не было, и вряд ли кто-то думал о том, что она начнется. Но разве не догадывались консулы, что ставят себя в крайне сложное положение? Взять Рим оказалось нетрудно, однако они стали похожи на охотника, поймавшего волка за уши. Ведь рано или поздно придется объяснять, как они посмели без разрешения сената, вопреки всем обычаям ввести войска в пределы померия. Но Сулла, по-видимому, смотрел на ситуацию просто – врага нужно уничтожить. Главное ввязаться в драку, а там будет видно, как скажет почти через две тысячи лет Наполеон. Однако Сулла исходил, по-видимому, не только из этого. В его характере было доводить начатое дело до конца. Вопрос о будущем он откладывал на потом. Впрочем, это будущее вполне поддавалось прогнозированию хотя бы в общих чертах – после наказания смутьянов можно будет идти на войну с Митридатом, победа над которым искупит все прежние грехи. Сулла верил в свою звезду, и эта вера, как показали последующие события, не обманула его.

Сейчас же нужно было заниматься насущными делами. На следующий день Сулла и Помпеи собрали сходку, на которой выступили с речами, оправдывавшими их действия. Они сетовали на то, что государство уже долгое время находится во власти демагогов, чьи беззакония и толкнули их на жесткие меры. Как отреагировали слушатели, неизвестно, но, видимо, мы не ошибемся, если вспомним пушкинское «народ безмолвствует». Впрочем, молчание – знак согласия. Большего пока и не требовалось.

Куда важнее было убедить в своей правоте сенат. Консулы могли сослаться на примеры прошлого – усмирение сторонников Гая Гракха и Луция Сатурнина, сопровождавшееся не меньшим, если не большим кровопролитием. Вот и теперь кара обрушилась на мятежного трибуна Публия Сульпиция и его клику, терроризировавшую народное собрание. Но мешала одна трудность – в случаях с Гракхом и Сатурнином сенат принимал особое постановление, senatusconsultum ultimum. [817] Сулла же и Помпеи действовали на свой страх и риск, по сути, узурпировав полномочия сената. Более того, они проигнорировали просьбы его послов и закрыли глаза на то, как обошлись их воины с преторами – магистратами римского народа. Впоследствии Сулла ссылался на то, что patres действовали по указке Мария и Сульпиция (Плутарх. Сулла. 9.3), но не мог же он сказать это в глаза сенаторам! Ничего, кроме возмущения, подобные речи не вызвали бы – независимо от того, были они правдой или нет.

Так или иначе, Сулла выступил в курии [818] и не только представил аргументы в защиту своих действий, но и предложил объявить Мария, Сульпиция и их приверженцев врагами (hostes). Это отменяло всякую необходимость судебного разбирательства, в ходе которого могли прозвучать неприятные для консулов речи, к тому же могли вмешаться плебейские трибуны. [819] Объявленных же «врагами» в случае поимки предполагалось без долгих разговоров предать смерти (Аппиан. ТВ. I. 60. 271).

Прежде ничего подобного в римской истории не случалось. Конечно, имели место бессудные расправы над братьями Гракхами, Сатурнином, а в незапамятные времена – над Спурием Мелием. [820] Однако Мелия убил начальник конницы Сервилий Агала, за чьей спиной стоял диктатор Квинкций Цинциннат, в силу своих полномочий имевший право предать смерти любого гражданина. Убийства же Гракхов и Сатурнина, строго говоря, не были вполне законными, хотя в отношении сторонников Гая Гракха и Сатурнина сенат, как уже говорилось, и принял senatusconsultum ultimum – недаром в 63 году Цезарь привлечет к суду по обвинению в убийстве Сатурнина сенатора Гая Рабирия. Да и само убийство, к слову сказать, юридически было результатом не решения сената, а самосуда толпы. [821] Кроме того, оно произошло в Риме. Согласно же закону Порция, гражданин, которому грозила смертная казнь, мог уйти в изгнание. [822] Марий, Сульпиций и их приверженцы так и сделали, бежав из города. Однако мы не знаем, говорили ли об этом в сенате в тот день, когда Сулла внес свое, мягко говоря, необычное предложение. Вспомнили о другом. Валерий Максим рассказывает (III. 8. 5), что ни один сенатор не посмел противиться воле грозного консула (возможно, это преувеличение), и лишь консул 117 года Квинт Муций Сцевола Авгур [823] не побоялся выразить протест: Сулла может призвать своих воинов, которыми он окружил курию, может грозить смертью, но ему никогда не добиться, чтобы он, Сцевола, объявил врагом Мария, спасшего Рим. Конечно, можно объяснить смелое выступление Сцеволы тем, что его внучка была замужем за сыном Мария, однако речь его свидетельствует о чем-то большем, чем обычная родственная солидарность: он не просто отказался поддержать неслыханное предложение Суллы, но и осудил его за произвол по отношению к согражданам и, что было особенно возмутительно с точки зрения почтенного консуляра, – к сенату.