Взбесившийся голодный пылесос, заглотав конвент, наконец принимается пожирать самого себя. Он сам изобретает новости, сенсации, политические платформы, сам их комментирует, поддерживает или отвергает.

И всё это бросают телезрителю, радиослушателю, читателю.

Такой поток информации не только невозможно обдумать, переварить, проанализировать. Его нельзя даже зарегистрировать, хотя бы частично, в сознании.

Один английский журналист, увешанный пятью бирочками — пропусками в пять разных секций конвеншн-холла, сказал мне сегодня, удивленно подняв брови:

— Не кажется ли вам, что американцы в этом шуме и гаме уже забыли, а ради чего, собственно, собрался конвент?

На трибуне оратор в сером пиджаке. Что-то говорит. Громко, наверное, и отчетливо. Жестикулирует. Поднимает голос в нужных местах. Понижает тон в нужных местах. Он, наверное, неплохой оратор.

Так, во всяком случае, кажется, если смотришь на него.

Перед ним огромная аудитория. Конвент республиканской партии США. Больше тысячи делегатов. Их жены и дети. Их гости. Несколько тысяч журналистов.

Разговаривают, смеются. Жуют сэндвичи. Пьют кока-колу. Ходят. Стоят в проходах. Засыпают. Курят. Дают интервью. Фотографируются. Спят. Флиртуют. Жуют резинку. Здороваются. Глазеют по сторонам. Собирают автографы. Просыпаются. Пьют пепси-колу. Рассматривают фотографии. Говорят по телефону. Зевают.

Шум от этих действий стоит такой, что отлично работающая усилительная аппаратура не может донести слов оратора до зала. Ни один человек в зале не слушает оратора. Не доверяя глазам своим, я вожу по рядам — методично и аккуратно, как исследователь — сильным телевиком фотоаппарата. И я не нахожу ни одного делегата, который бы слушал. И я, откровенно признаться, тоже не слушаю. И даже не стараюсь.

Я перевожу взгляд с делегатов на журналистов. Они работают: диктуют, берут интервью, обмениваются мнениями, сведениями. Пожилой толстый корреспондент стучит на машинке со скоростью не меньше тысячи знаков в минуту. Каретка летает туда-сюда, как челнок на ткацком станке. Что может он писать с такой скоростью? Какую такую сногсшибательную новость узнал этот лысый дядя? Чем спешит он поделиться с миром? Я знаю, что это нехорошо, но не могу удержаться, чтобы не посмотреть через его плечо на листок, вставленный в пишущую машинку. «Срочно» — стоит гриф сверху. А строчкой ниже начинается текст: «На конвенте республиканской партии ничего нового. До сих пор считается, что Никсон имеет все преимущества. Однако люди Рокфеллера полагают, что их фаворит может рассчитывать на…» Дальше я не читаю. Дальше я знаю наизусть. И каждый здесь знает.

Лысина стремительного корреспондента, который передает новость об отсутствии новостей, отражает все буйные цвета конвента. Многокрасочного и яркого, как ярмарка. Зеленые, голубые, оранжевые и желтые стулья. Горчичный ковёр. Ослепительно белый свет юпитеров. Голубые флагштоки. Разноцветные флаги. Желтые канотье, белые ленты на тулье с синими буквами — за Никсона. Синие ленты с белыми буквами — за Рокфеллера. Бордовая лента — за Рейгана. Конвент шумен не только звуками, но и цветом. И лишь черного цвета почти нет. Совсем мало негров среди делегатов.

А человек в сером костюме на трибуне все говорит. И лицо его принимает то решительное выражение — наверное, осуждает кого-то, то улыбчивое — наверное, в этот момент он острит. А его никто не слушает.

Но самое удивительное, что его самого это, видимо, нисколько не волнует и не огорчает. Он ни разу не потребовал тишины. Не потребовал её и председатель, не стукнул большим деревянным молотком по столу.

Наконец человек в сером костюме закончил речь. Джазовый оркестр, находящийся в противоположном конце зала, заиграл лихой цирковой галоп. Делегаты, услышав бодрые джазовые звуки, оживились и похлопали оратору в ладоши.

«А сейчас будет развлечение», — сказал председатель. Делегаты повернулись спинами к трибуне и обратили свои взоры к оркестру. Там уже стояла певица, которая исполнила популярную песенку «Когда дым застилает тебе глаза». По окончании песенки оркестр опять сыграл цирковой галоп, дав делегатам знать, что надобно похлопать (звуки галопа служили тем звоночком, на который условным рефлексом делегаты откликались аплодисментами). Затем выступал новый оратор. Снова играли цирковой галоп. Выходил певец и оборачивал ползала к себе. И пел песенку «Крошка, не будь строга со мной».

Всё это действо напоминало мне беззаботную оперетку под названием «Ярмарка невест», которую я когда-то видел в Пятигорском театре музыкальной комедии.

И безногий ветеран, который сидел, в инвалидной коляске у входа в зал конвента на улице, держа в, руках маленький плакатик «Остановите войну во Вьетнаме», казался человеком из другого мира. Совсем-совсем чужим для этой веселящейся толпы.

Все в зале — от журналиста, который строчил важную корреспонденцию об отсутствии новостей, до оратора — знали: происходящее в этом зале, слова, сказанные с этой трибуны, не имеют никакого значения для решений, которые будут приняты конвентом. Решения принимаются совсем в других местах…