Он думал о сыне. Этот человек, полный энергии, мог постоять за себя и государство. И все же, Навуходоносору хотелось заслонить его своими руками. Он ощутил холод жрецов, как только объявил Авель-Мардука своим преемником и наследником. Какая-то тайная война велась против него, он это чувствовал, но пока не за что было зацепиться, чтобы начать разматывать, разбрасывать этот клубок змей.

Он уловил за спиной поступь гвардейца, запах, присущий только воинам. И тело его сына пахнет так же — железом и ветром.

Взгляд вернулся к луне, и царь представил лагерь, окруженный валом и башнями, палатки для солдат, воды чужой реки в лунном свете, как кипящее серебро, и черные отражения берега.

Войско Навуходоносора состояло из наемников, что прибывали из разных областей Месопотамии, горных районов и отдаленных стран. Он хорошо платил своим воинам, а они служили, отдавая свои жизни взамен.

Царь обычно сам выступал в поход, был верховным командующим армии. Но пришло время передать такие полномочия наследнику, как сделал когда-то его отец все с тем же намерением — укрепить молодую еще династию.

Адапа проснулся внезапно, точно от удара. Первое, что он почувствовал, — испуг, неясное, леденящее предостережение. В окно ярко светила луна. Белый пыльный столб делил комнату под острым углом на две темные части. И, глядя в это космическое сияние, он не мог различить противоположного угла.

Адапа растер ладонями лицо. От чего проснулся, он так и не понял. Было душно. Льняная сорочка прилипла к спине. Он скинул ее. Ночь несла в своем шлейфе горячие ароматы востока. И он вдыхал это все; это волнение, эту накатившую вдруг бессонницу, запах своего пота, похожего на теплую росу под ладонью.

Он вздохнул и поднялся. Было приятно стоять босыми ногами на глиняном полу. Оглянулся на окно, где почти в самом центре застыл яркий диск с мордой дракона, и вышел.

В коридоре было темно, но он знал здесь все, каждую деталь, и медленно шел, заложив руки за спину, слившись с темнотой, погруженный в мысли, все те же мысли, что томили его, и выхода он не видел.

Остановился в узком переходе со стертыми ступенями. Точно вход в пещеру, зияла распахнутая дверь. Оттуда, из мрака, тянуло сухим теплом не до конца остывшего очага, слабыми запахами кухни.

Адапа вошел. Ощупывая в темноте кухонную утварь, он нашел-таки кувшин с водой. Только теперь понял, как сильно хочет пить. Чистая влага втекала в горло, и он, не спеша, затяжными глотками, пил, теплую сладковатую воду.

Посторонний звук заставил его насторожиться. Он замер. Звук повторился. Какая-то возня, шуршание за перегородкой, где хранились припасы. Он не сразу сообразил, что это было, а когда понял, его обожгло. В следующую секунду раздался приглушенный женский стон.

В голове Адапы шумело. Он едва справлялся с дыханием. Осторожно, чтобы не стукнуть, поставил кувшин и попятился. Не все, оказывается, в доме спали. Больно ударился пяткой о нижнюю ступень. Охнул и, повернувшись, бросился прочь.

Он бежал сквозь анфиладу комнат, где дремали сундуки и кресла. Остановился, упал на узкий ковер, закрыл глаза. Жесткий ворс колол лицо, пахло глиной и пылью. Адапа повернулся на спину, раскинул руки. Сердце успокаивалось.

Сквозь узкое окно, задернутое тонким пологом, струился отфильтрованный лунный свет. Здесь он был мягким, и дракон не смотрел в глаза Адапы. Юноша поднялся, опираясь на ладони. Едва-едва различался узор на ковре. Подошел к бассейну для омовений. Разошлись круги на воде, заколыхалась лунная рябь.

На парапете из необожженного кирпича лежал ворох роз, забытый с вечера. Они пахли солнечным светом, пыльцой бабочек, они пахли, как кожа женщины, и умирали в плотном, влажном полотне ночи, в котором Адапа задыхался, а где-то в череде комнат их ждала ваза с водой.

Он сел на парапет, подтянув к себе одно колено, уткнувшись в него лбом. Как у рабов все просто! Они могут быть с желанной женщиной, их не волнуют условности. За перегородкой была Ольгония, одна из служанок его сестры, теперь он понял это. Это был ее короткий грудной смешок. Она давно жила в доме. Адапе нравились ее рыжие волосы, желто-зеленые глаза под тяжелыми веками и белый рваный шрам на предплечье, который хотелось потрогать.

Там, в темноте, пахнущей инжиром и горчицей, ее ласкает мужчина, кто-то из рабов дома… Адапа не хотел знать, кто. И она отвечает ему.

Он опять ощущал боль в паху, боль в сердце. Со злостью столкнул розы в воду, и цветы поплыли, наполовину погрузившись в темноту. Он испытывал горечь, уже и сам был не рад, что так распустил свои фантазии. Подступили слезы. Адапа зачерпнул в пригоршню воду, омыл лицо. И почему-то стало вдруг спокойно. Он подумал, что и вода, и эти его слезы уйдут в дренажные колодцы.