Джарфон знал, что она имела в виду не осложнения материального порядка, ибо с такого рода первобытными пристрастиями на Брианоне давно было покончено. И все же…

— Ни один человек не может спокойно смотреть, как становится прахом дом, где он жил и где сотни лет, не ведая печали, обитали его предки. Теперь, когда эта трагедия обрушилась на нас, некоторые люди испытывают такую привязанность к материальным благам, над которой только посмеялись бы прежде… прежде вашего рождения.

— Моего рождения… — Керит запнулась. — Да.

— Вы родились последней, моя госпожа…

— Последней… Ах, как бы я хотела, чтобы меня не было вовсе! Не приходить в этот мир, не видеть мук моего народа, не страдать самой вместе с ним… Зачем я родилась на свет — разве только для того, чтобы умереть? Какой же во всем этом смысл?

— Никто не родится по своему желанию, моя госпожа… Но раз уж мы здесь, нам следует принять это как данное и поступать так, как будто все имеет свой смысл…

— Смысл! — Она дернула округлым плечиком и решительно направилась к балюстраде, кольцом окружавшей террасу. Там огромный, изумрудно-багряный стихафон спиралью обвивал столбик перил. Его широкие влажные листья сверкали на солнце, а манящие ярко-красные пасти застыли в ожидании. Трупная муха приземлилась на лепесток в поисках нектара, и лепестки сомкнулись — мухи не стало.

— Какой же в этом смысл для мухи? — хмуро спросила Керит. — Ее смерть ничего не решает.

— Умей стихафон говорить, он ответил бы на ваш вопрос лучше меня, моя госпожа.

— Но муха, Джарфон, муха! Конечно, растение поглощает пищу, чтобы стать сильнее, — но при чем здесь муха? Зачем эта жертва?

— Роль побежденного не менее важна, чем роль победителя.

— Такое рассуждение — просто банальность, придуманная ради самоуспокоения. Разумеется, раз есть победители, то должны быть и побежденные. Но почему мы, мужчины и женщины Брианона, должны быть жертвами? Почему злой рок обрушился именно на нас? За что?

Джарфон из Тривеса не мог вынести исполненного муки взгляда своей юной повелительницы.

— Если бы мы знали это, моя госпожа, мы сделали бы так, чтобы в нашем мире снова рождались дети.

За желтовато-коричневой стеной безмятежного сада высился Весенний Дворец — сверкающая громада, выстроенная для кратких посещений в периоды скоротечной на этой планете весны, когда жизнь еще только примеряет на себя грядущее летнее великолепие. Широколистные деревья с тяжелыми кронами окружали хрустальные шпили дворца. На карнизах сонно курлыкали голуби. Вокруг нижних террас, где среди бурой рыхлой земли скоро должны были распуститься всевозможные цветы, наблюдалось какое-то движение. Тонкие солнечные блики играли на металлической поверхности лезвий машины-садовника, уже приступившей к работе — оранжевый шарообразный механизм медленно полз, выполняя свои обязанности с безнадежной обреченностью, и эта усталость автомата выглядела куда страшнее, чем вялые движения утомленного человека.

Три или четыре садовника трудились поодаль, с готовностью отдавая свое время и труд за благосклонность юной повелительницы. Их движения были почти так же проворны и умелы, как и движения машины.

— Почему мы не можем успокоиться? — спросила Керит, наблюдая, как стихафон медленно расправляет лепестки, призывно полыхавшие багрянцем в лучах утреннего солнца.

— Потому что мы люди, — ответил Джарфон из Тривеса. Он быстро прошелся по террасе, пытаясь встряхнуться. — Как вы уже заметили, моя госпожа, у нас много дел сегодня. После переселения назначена аудиенция Гильдии пограничников. Затем…

— Хорошо, мой друг. Я готова. — Керит подобрала свое лазоревое платье, и хрустальные туфельки отважно застучали по каменным плитам. — Несмотря ни на что, мы должны мужественно продолжать борьбу.

Щемящий, вытягивающий жилы вой огласил окрестности.

— Предаккеры, — зачем-то пояснил Джарфон из Тривеса.

Невольно оба они, щурясь от солнца, устремили глаза в светлое утреннее небо. Он крепко сжал ее руку, что было оправдано наличием общей опасности.

— Да, Джарфон. Вы правы. Конечно, все мы когда-нибудь умрем, но смерть в когтях предаккера…

Керит содрогнулась от такой мысли.

Они торопливо зашагали прочь с террасы по желтой кирпичной дороге. Мужчины и женщины — садовники и люди, занимавшиеся исполнением утренних поручений, — все спешили укрыться за стенами Весеннего Дворца. Солнечные лучи струились в прозрачном воздухе, разгоняя остатки ночной дымки, но встревоженные лица придавали общей картине какой-то зловещий оттенок. Никто не бежал. Но никто и не стоял на месте.

Сирена взвыла последний раз и умолкла.

Выглянув наружу сквозь высокие, до потолка, окна покоев Прекрасного Мака, Керит успокоилась — теперь от предаккеров ее отделяли прочные стены. С чувством отвращения она приготовилась наблюдать за дальнейшим развитием событий… Стены покоев были расписаны переливающимися красками, образовывавшими причудливый орнамент — цветы мака наслаивались друг на друга, окруженные хитросплетениями стеблей и листьев, и являли собой безудержное буйство бьющей через край жизни. Ей давно хотелось сменить убранство, но теперь, когда дома людей не чинились, она не могла позволить себе такого легкомысленного занятия, как переустройство интерьера.

Над плоской кроной поросшего лишайником дерева появились две черные точки — крошечные и далекие, но дерзко летевшие прямо ко Дворцу.

— Вон они! — воскликнул Джарфон из Тривеса.

— У вас есть бинокль? — спросила Керит.

— Одну минуточку, моя госпожа. — Джарфон из Тривеса обвел взором помещение. На высоком тонконогом столике расположились графин с теплым фаллонийским вином и полдюжины изящных стеклянных бокалов, игравших на солнце радужными бликами. Бесшумно ступая по лилово-малиновому ковру, он быстро приблизился к столику, выбрал два бокала, положил их набок и прижал вплотную друг к другу.