– Нет…

– Ну, то-то же.

– И все же Ален прав в одном. Что вы собираетесь сказать императору? Вы ведь должны предоставить ему какие-нибудь объяснения! Что же вы ему сообщите?

– Правду, – ответил Фуше.

– Какую правду? Что такое, по-вашему, правда?

– Вы имеете в виду насмехающегося Пилата? [70]

– Скорее насмехающегося Иуду, кем вы и являетесь, дорогой министр! Почему вы освобождаете этих людей? Каков ваш мотив?

– Ах да! Мотив… – Продолжая говорить доброжелательным тоном, министр полез в карман и вытащил табакерку, задумчиво взвешивая ее в левой руке. – Многое, – заговорил он, – я рассматриваю как неотъемлемую часть жизни. Многое я наблюдаю с равнодушием, а иногда и с усмешкой. Однако существуют вещи, которые оскорбляют даже мой философский характер и которые я не могу допускать. Это насмешки над моим интеллектом и предательство в благодарность за мое усердие. Различные персонажи этой истории допустили различные ошибки. Но величайшую из них сделал сам так называемый капитан Перережь-Горло. Очень удачно, что вчера вечером, когда я ехал в Булонь, я получил в Амьене сообщение по семафору. В Булонь я ехал, конечно…

Глаза с красными ободками вновь устремились на Алана.

– В Булонь я ехал, – продолжал Фуше, – конечно, для того, чтобы разоблачить вас как капитана Перережь-Горло, прежде чем вы успеете причинить какой-нибудь вред. Сообщение, полученное мной от одного из моих агентов в этом лагере, вынудило меня продолжать путешествие всю ночь в состоянии огорчения, которое я не в силах описать. Вы начинаете понимать, месье Хепберн?

– Нет!

– Неужели? – переспросил Фуше, подняв брови. – Прошлой ночью около Поля воздушных шаров произошло еще одно убийство. Пускай – это меня не обеспокоило. Но, отдав приказ совершить это убийство, капитан Перережь-Горло сделал серьезную ошибку. Он позволил своему наемнику оставить записку, навлекающую подозрения на меня! А подобное, дорогой месье, не должно оставаться безнаказанным.

Ида была вне себя.

– Но какое отношение это имеет к тому, что вы скажете императору? – воскликнула она. – Почему его должно заботить, что капитап Перережь-Горло пытался навлечь на вас подозрение?

Министр полиции постучал по табакерке.

– Потому что император и есть капитан Перережь-Горло, – ответил он. – И я готов доказать это перед всей Великой армией.

В течение длительной паузы, покуда свечи отбрасывали отблески на серебристо-серые стены душной комнаты, только один из присутствующих оставался невозмутимым – зловещий Жозеф Фуше.

– Это дело, – заговорил он, взяв понюшку табаку, – представляет собой любопытную этическую проблему. До какой степени глава самодержавного государства имеет право творить зло, считая, что он делает это с добрыми намерениями? До каких пор он может продолжать цинично приговаривать к смерти отдельных людей, полагая, что это пойдет на пользу всему народу?

Будучи уверенным, что его судьба – управлять всем миром, император не испытывает колебаний и угрызений совести. Более того, в данном случае формальная правота на его стороне, и он с полным основанием может заявить, что всего лишь осуществлял правосудие.

Дело в том, что каждый из часовых, убитых между 13 и 19 августа, был недовольным смутьяном, а может быть, даже членом общества «Олимпийцы» и представлял опасность для армии. Согласно строгому воинскому уставу, они могли быть судимы и приговорены к смерти, потому-то их и выбрали в качестве жертв. В любой христианской стране в любом суде, если бы нашелся такой, который решился бы судить его, его величество мог бы честно и убедительно доказать свою невиновность в убийстве. Однако я чувствую, что это не вполне решает проблему, представленную… – Фуше, не окончив фразу, устремил нетерпеливый взгляд на Алана. – Неужели, месье Хепберн, вы не подозревали, что император и есть капитан Перережь-Горло?

– Нет, не подозревал!

– Да-а! – протянул министр полиции. – Вы разочаровываете меня. Ну а я заподозрил это почти с самого начала.

– Но…

– У меня сложилось более высокое мнение о вашем интеллекте, месье Хепберн. Когда в Зеркальной комнате вы заявили, что знаете, где искать убийцу, я на момент решил, что вы открыли весь замысел, и боялся, что мое лицо выдаст меня. Потом я понял, что вы, по-видимому, подозреваете только Шнайдера, простого наемника, и лишь предполагаете о существовании его нанимателя. Поэтому я решил позволить вам воображать, что вы меня перехитрили.

Министр нахмурился.

– Хотя, – признал он, – в истории с азбукой глухонемых вы и в самом деле перехитрили меня. Вы едва не достигли успеха, за который мне пришлось бы заставить вас дорого заплатить. Но я смотрю на это сквозь пальцы, так как вам не удалось определить личность подлинного капитана Перережь-Горло.

– Но император, – воскликнул Алан, – единственный человек, у которого не имелось причин быть капитаном Перережь-Горло!

– Напротив, – возразил Фуше, – он единственный человек, у которого имелись на это все основания, если только отбросить театральный антураж и драматические жесты, сопровождающие все его действия.

– Послушайте! – сказал Алан. – В Англии у нас были веские доказательства того, что революционное тайное общество «Олимпийцы» действительно существует.

– Так оно и есть, – подтвердил Фуше, постукивая по крышке табакерки. – Оно, безусловно, существует, в чем я заверил вашу супругу. Поэтому наш милостивый император и был вынужден в критический момент изобрести капитана Перережь-Горло. Вы хотите узнать еще неясные вам подробности?

– Постойте! – вмешалась Ида де Септ-Эльм. Безумным взглядом она окинула просторную комнату с молнией на потолке и затем посмотрела через плечо на дверь, ведущую в фойе. – Вы сознаете, – осведомилась Ида, стукнув кулачком по зеленому сукну на столе, – что император может в любую минуту войти через эту дверь?