— Не думаю, что вы должны разделять вину за гибель мисс Айтчисон, — сказал наконец Базил. — В науке существует разумное соответствие между нужными доказательствами и вероятностью существования того, что вы намерены доказать. По сути дела, требуется немного свидетельских показаний, чтобы самым убедительным способом подтвердить все уже имеющиеся в распоряжении факты. Но если вы хотите доказать то, что противоречит всем уже установленным фактам и разработанной теории, то вам потребуются для этого горы безукоризненных свидетельств, для собирания которых нужен труд многих поколений.

В конце концов, полиция считает, что смерть мисс Айтчисон наступила в результате чисто материальной причины: высокий каблук, длинная юбка, распоротая подкладка, пролет каменной лестницы, на которой она сломала себе шею.

Здесь нет ничего таинственного, кроме показаний Бет Чейз, но тринадцатилетняя девочка — это не самый надежный очевидец. Я убежден, что в Бреретоне замысливается зло, и я еще не вполне уверен, что оно, это зло, бесплотно. Все это напоминает мне… между прочим, вы составили свое завещание?

Фостина глубоко вздохнула:

— Еще нет.

— Почему?

Она пожала плечами:

— Вы же знаете, что из родственников у меня никого не осталось. Мне даже в голову не приходило, кому я могу передать в наследство кое-что из своей собственности.

— Тогда выберите кого-нибудь наобум, — пусть это будет случайный знакомый, в общем, кто угодно. Всегда впоследствии можно изменить завещание, скажем, в случае вашего брака или появления каких-то близких друзей. Но ни один человек, которому, судя по всему, грозит опасность от неизвестного субъекта, не может идти на риск своей гибели, не составив предварительно завещание. В таком случае из вашей смерти может извлечь выгоду любой.

Фостина рассеянно улыбнулась.

— Если бы у меня была какая-то стоящая собственность, то такой шаг имел бы смысл. Но в моем положении никто от моей смерти не получит никакой выгоды, независимо от того, умру ли я, оставив завещание, или же вовсе без него.

— Завтра я навещу мистера Уоткинса и попытаюсь выведать у него что-нибудь относительно связей вашей семьи, несмотря на то, что он выработал какую-то дикую заморскую привычку принимать посетителей в такую рань. Для этого мне нужно будет встать в пять утра. Я позвоню вам завтра вечером.

— Меня не будет.

— Почему?

— Мне необходим отдых и полнейшее одиночество. Я хочу улизнуть от всех этих назойливых репортеров, и потому решила отправиться к себе, в свой коттедж в Брайтси, и провести там остаток зимы.

— Не делайте этого, — резко запротестовал Базил. — Еще не время. Если вам не нравится этот отель, найдите другой. Но я прошу вас оставаться здесь, в этом большом, ярко освещенном, шумном отеле, где полно швейцаров и лифтеров. Обедать ходите в главный ресторан. Никогда не гуляйте одна. Держитесь ближе к людям. И, пожалуйста, закрывайте на ключ двери своего номера. Я вам скоро позвоню и дам о себе знать.

— Закрывать двери на ключ! — рассмеялась Фостина. Голос у нее был сухой, надтреснутый. — Вы думаете, запертая на ключ дверь может помешать, если…

— Если что? — он попытался заставить ее продолжать, надеясь, что ее страхи, если их назвать, высказать, могут ослабнуть, утратить над нею власть.

— Вы не догадываетесь, кого я имею в виду?

— Нет. Скажите мне.

— Я боюсь увидеть это, ну, «двойника», узреть его сама. Это как раз однажды и произошло с Гёте.

— Значит, вы сами никогда его не видели?

— Только раз, но это было мимолетное видение. Теперь я даже не уверена, что видела. Это было в тот вечер, когда я уезжала из Бреретона. Я стояла на верхней площадке передней лестницы. Ниже на лестнице находилась миссис Лайтфут. Мне показалось, что я увидела какое-то движение в сгустке теней в самом низу лестницы, — больше ничего. Но поведение миссис Лайтфут заставило меня заподозрить, что она видела все более отчетливо. Что бы там ни было, но ее это сильно расстроило.

— А вас?

— Я не сильно испугалась. Если бы все кончилось этим, то я бы пережила. Какое-то еле уловимое движение в тенях, за освещенным пространством… Меня бы, вероятно, не смутило появление какой-то похожей на меня женщины при неясном свете в течение нескольких секунд издали, даже если в эту минуту рядом со мной стояли свидетели. Это могло быть чем-то, но могло быть и ничем, — скажем, оптическим обманом. Я могла бы даже смело заглянуть в лицо этой женщины, если бы увидела его на каком-то расстоянии. Это тоже можно было бы объяснить каким-нибудь ловким трюком или иллюзией. Но представьте себе, если дело этим не ограничится…

— Но что же еще может приключиться?

— Неужели вы и в самом деле не понимаете? — Фостина еще понизила и без того тихий, дрожащий, словно в ознобе, голос. Ее тонкие руки впились в подлокотники стула. — Представьте себе, как в один прекрасный день или ночью, когда я в полном одиночестве сижу в своем номере в отеле, погасив свет и заперев дверь на ключ, передо мной вдруг является чья-то фигура, приближает свое лицо к моему, и я вижу, что это мое собственное лицо, его точные очертания, все отдельные детали, каждый дефект, как, скажем, вот этот прыщик на щеке. Тут уж не может идти речь ни о подделке, ни об иллюзии. Если такое случится, то у меня больше не останется никаких сомнений в том, что это я сама или какая-то часть меня, моего существа путешествуют в неизвестных сферах.