Каковы бы ни были мнения относительно военного аспекта проблемы и риска использования судна снабжения, такого как «Дрезден», для доставки пленных в нейтральный порт, я до сих пор уверен, что было бы намного лучше, если бы мы выполнили свое первоначальное обещание. И даже риск потерять «Дрезден» из-за интернирования или блокады мог бы считаться оправданным. Даже не принимая во внимание гуманитарную составляющую проблемы, выполнение обещания диктовалось практической целесообразностью. Нарушив слово, мы навлекли на себя всеобщее презрение. Поэтому мы с особенным нетерпением ожидали информации о судьбе «Дрездена» и с облегчением узнали о его благополучном прибытии на территорию оккупированной Франции.

Рогге говорил:

— Подводники редко дают себе труд разобраться, какой груз перевозит вражеское судно, а мина, та вообще слепа.

Путешествие домой оказалось довольно неприятным для пассажиров «Замзама». Оно продолжалось пять недель, на протяжении которых они жили впроголодь, в антисанитарных условиях, и подчинялись дисциплинарным правилам, бывшим вынужденно суровыми, потому что мы смогли выделить только полдюжины матросов для укрепления команды «Дрездена», и они должны были контролировать многократно превосходящих их по численности пленных.

Перед уходом «Дрездена» я дал Шерману записку с адресованной военно-морским властям просьбой — как раз на случай, если они изменят свою позицию относительно нейтрального порта назначения, — позволить ему сохранить фотографии, которые он в моем присутствии сделал на рейдере. Они были совершенно безобидны. У военно-морских властей сложилось другое мнение, и фотографии были конфискованы.

Зато другие фотографии, о существовании которых я не подозревал, опасные изображения «Атлантиса», снятые им во время обстрела, Шерман сумел провезти в Америку. Одна из них и помогла капитану «Девоншира» идентифицировать нас при роковой для нас встрече.

Когда «Дрезден» скрылся из вида, все с облегчением вздохнули. «Замзам» оказался для нас явным перебором. Напряжение, связанное с надобностью обеспечить всем необходимым такое количество женщин и детей, да к тому же «нейтралов», было слишком уж сильным.

Пигорс одобрительно заметил:

— «Атлантис» никогда не был таким опрятным, да и таким спокойным тоже. Строго установленный порядок, — добавил он, — начинаешь ценить только тогда, когда приходится некоторое время обходиться без него. Не говоря уже о вечной головной боли — кормежке тридцати пяти малышей…

Но эпопея с «Замзамом» еще не окончилась. Облегченно вздыхая при виде удаляющегося «Дрездена», мы не могли не почувствовать острый и очень неприятный запах.

— Эта жуткая вонь, — заметил я, — становится все сильнее. Все начиналось с легкого запашка, но теперь он превратился в сущий кошмар. Создается впечатление, что вонь идет от вентиляторов. Что, черт возьми, это может быть?

— Не удивлюсь, — мрачно предсказал Фелер, — Что скоро мы все умрем.

Вонь превратилась в самую насущную проблему. Она постоянно усиливалась и быстро стала невыносимой. Уже четверо суток «детективы» обследовали корабль. Сначала мы решили, что в вентиляционных шахтах каким-то образом появились дохлые крысы. Мы уже однажды обнаружили труп грызуна в мешке с почтой. Сдохшая крыса поздно поняла, что номера «Эсквайра» совершенно недостаточно для поддержания в ней жизненных сил. Мы начали искать, обследовали все, что могли, но результата не было. А вонь продолжала усиливаться.

Я уже не помню, кто установил истинную причину распространившейся по всем помещениям корабля вони. Но в конце концов след привел к мешку, доставленному нами с «Замзама», в котором содержались карты, флаги, компасы и так далее, он был оставлен на прогулочной палубе, чтобы позже его разобрать.

Кто-то запихнул туда три или четыре десятка мороженых тушек гусей из рефрижераторов «Замзама». Трупы почти сорока гусей в разных стадиях разложения лежали у заборных отверстий наших вентиляторов.

Фу!

Вскоре эпизод с «Замзамом» стал просто не слишком приятным воспоминанием о нервном напряжении и страхах, которые нам довелось пережить лунной ночью в Южной Атлантике.

Настала наша очередь узнать, какие ощущения испытывает дичь, находящаяся под ружьем охотника.

Только 19 мая — за сутки до высадки пассажиров и команды «Замзама» во Франции — англичане объявили об «опоздании» судна. Несмотря на кажущееся спокойствие противника, мы не испытывали иллюзий относительно последствий нанесенного нами удара. «Атлантис», подчиняясь требованиям момента, полным ходом шел в менее обитаемые воды, на просторах которых мы желали раствориться. Но охота уже началась, и уже через несколько суток после расставания с «Дрезденом» наш сон был прерван сигналом тревоги — неожиданным, громким, пронзительным.

— Занять места по боевому расписанию!

Сквозь тяжелую дремоту я слышал топот многих ног по палубе над головой. Что, черт возьми, происходит? Еще не вполне проснувшись, я пытался вычленить из общего шума, стоящего вокруг, отдельные звуки, а рука уже сама тянулась к телефону.

Голос с мостика:

— Замечено два судна.

Я скатился с койки и устремился к двери. Два судна? Даже несмотря на крайнюю степень усталости, я сразу понял, что это может значить. В лучшем случае это может быть судно настолько важное, что оно имеет хорошее вооружение и идет под эскортом военного корабля. В худшем случае это два военных корабля. Для нас оба варианта являлись непривлекательными. Я взлетел на мостик, где возле вахтенного офицера уже стоял Рогге.