— И дрожит, как перепуганная газель! Ах, Соня, ну почему ты уже больше не дрожишь так для меня?

— Я-то дрожу, милый, дрожу по-прежнему, только теперь уже от смеха — каждый раз как ни гляну на тебя.

Когда первый всплеск оценок и похвал утих, ей удалось оттащить Фергюсона в сторону:

— Мне надо уйти…

— Но почему?

— Я не хочу, чтобы все эти люди… видели меня… я к этому не привыкла…

Он неправильно ее понял.

— Вы имеете в виду — из-за картины? Потому что это полуобнаженная натура?

Художник нашел это настолько очаровательным, что тут же громогласно повторил это перед собравшимися.

Гости тоже нашли это очаровательным: ведь они постоянно искали именно эдакое — нечто экстраординарное. Тут же вокруг нее снова собрался кружок. Девушка по имени Соня взяла ее руку, покровительственно сжав, подула на нее, будто лелея некую несказанную добродетель, которой эта девичья рука обладала.

— Ах, она сама невинность! — сочувственно, без тени сарказма объявила она. — Ничего, милочка, стоит только тебе побыть десть минут в обществе моего Гила, и ты ее потеряешь.

— А ты потеряла? — вставил кто-то.

— Ах нет. — Она пожала плечами. — Это он провел пять минут в моем обществе и сам потерял невинность.

Они и в мыслях не держали ее обидеть, они желали ей добра. Фергюсон отодвинул мольберт к стене:

— На эту картину никому не смотреть. И думать забудьте!

— Она кончается ниже талии! — выдал кто-то.

— У нее один бюст, — с жаром добавила Соня. Затем быстро сжала ее руку. — Не принимай близко к сердцу, милочка, это у нас обычные шуточки.

Когда б ее замешательство и впрямь объяснялось причиной, которой его приписывали, она бы запросто от него избавилась: ведь они все так старались, чтобы она чувствовала себя как дома. Поскольку, однако, все обстояло совсем иначе, ее смущение никак не проходило. В конце концов она снизошла до того, что уселась на полу у задней стены, по одну руку — нетронутый бокал красного вина, по другою — экзальтированный молодой человек, читавший белые стихи собственного сочинения. Сидела она расслабленно, но глаза расчетливо измеряли расстояние до входной двери. Вдруг руки ее судорожно сжались и медленно разжались.

— Ага! — возликовал сочинитель белых стихов. — Эта последняя строка достигла цели. Она поразила ваше сердце. Я понял это по вашему преобразившемуся лицу.

Но поэт ошибся.

Напротив нее, у другой стены студии, только что возник Кори. Он имел особый нюх на вечеринки — на любую вечеринку, даже на ту, что происходит совсем в другом конце города: тут с ним могла сравниться разве что идущая по следу ищейка.

Секунды показались ей минутами, минуты — часами. Она уставилась в пол, но потом медленно, непроизвольно подняла взор на человека, который приблизился и остановился перед ней.

— Подождите, дайте ему закончить, — приглушенным голосом попросила она. Никогда еще белые стихи экзальтированного юноши не получали — и не получат — столь высокой оценки.

Толстые подошвы с рантами. Массивные коричневые спортивные ботинки с прошитым орнаментом в виде завитушек на носках. Десятидолларовые. Длинные ноги, в брюках из ворсистого твида. Руки — они бы могли подсказать, разве нет? Спокойные, еще не сжатые. Большой палец одной засунут в карман пиджака, в другой — сигарета. На мизинце — кольцо с печаткой. На тыльной стороне ладони, их только сбоку увидишь, поблескивают рыжие волоски. Двубортный пиджак на двух пуговицах, верхняя слева расстегнута. Лицо все приближалось и приближалось, от него уже не уйти. Галстук, воротник, подбородок. Наконец — само лицо. Два взгляда — они слились, как раз когда прозвучала последняя стихотворная строка.

Откуда-то совсем рядом — беспечный голос Фергюсона:

— Ну-ка, Диана, выведите его на чистую воду!

Припертая к стене, она стала неторопливо подниматься.

— Не буду, — бросила она, даже не взглянув в ту сторону, откуда донесся голос, — пока вы не объясните, что все это значит… и пока не представите меня.

— Ну что ж — вот тебе ответ! — засмеялся художник.

Кори не сводил с нее взгляда, а она не могла отвести от него своего, словно даже на мгновение боялась довериться ему. Он сказал:

— Без шуток — разве мы с вами уже не встречались?

Даже если бы она и ответила, даже если бы она вздумала ответить, ее ответ потонул бы в хоре посыпавшихся дружеских насмешек:

— Господи, от этого же отдает нафталином!

— Тебе бы следовало обновить свои ухватки!

— И это все, на что способен Великий Обольститель?

А Соня с совершенно серьезной миной на лице втолковывала кому-то на ухо:

— Да, а ты не знал? Именно так и снимают девочек в высших сферах. Мне подруга рассказывала, поехала она как-то на прием. Так ей говорили то же самое раза три за вечер.