Лекарь в свое оправдание стал говорить, что музы свободны и что он был в том случае совершенно прав, но слова Буркьелло поколебали его уверенность, и, поразмыслив про себя, он подумал, что, пожалуй, действительно оно так и есть.

Но поскольку они столь подробно обсуждали происшедшее с лекарем Маненте, то теперь он, в свою очередь, попросил их рассказать о всем том, что последовало за чумой, и о человеке, умершем от нарыва в горле, которого вместо него вынесли мертвым из его собственного дома, ибо все это не давало ему покоя; друзья долго ломали себе над этим голову, но даже Буркьелло не мог найти никакой зацепки, за которую можно было бы ухватиться. Время уже было позднее, и в конце концов лекарь Маненте попросил их высказать свое мнение и дать совет, каким же образом ему выпутаться из этого дела, ибо ему никак не хотелось лишаться жены и имущества; и хотя различных мнений и советов высказано было ими великое множество, они порешили на том, что лучше всего обратиться лекарю в епископство.

Наконец, попрощавшись с каждым в отдельности, лекарь Маненте отправился ночевать к Буркьелло, ибо остальные приглашали его не слишком настойчиво, так как все они не совсем еще побороли свой страх.

В это время воротился домой Микеланьоло, и Бриджида преподробно обо всем ему поведала, утверждая, что ей показалось, будто она поистине слышит голос мужа и узнает черты лица маэстро Маненте, и она вслед за монной Доротеей высказала предположение, что это, наверное, страждущая душа, которая нуждается в добром деянии, чтобы выбраться из чистилища.

— Какая еще душа, какое чистилище? Что ты, дура, мелешь? — сказал в ответ Микеланьоло. — Это жулик и злодей, и ты очень мудро поступила, не отворив ему.

Однако он был в высшей степени удивлен и никак не мог взять в толк, чего добивается этот незнакомец, какова его конечная цель; он перебрал в уме все мыслимые случаи, кроме одного, — что лекарь Маненте воскрес и жив-здоров, — только одно было ему ясно, что этот обманщик, после того как его первоначальный план с письмом не удался, не должен был бы больше появляться.

Поутру, разбудив лекаря Маненте пораньше, Буркьелло велел ему первым делом вымыть голову и, как было принято в то время, побриться, а затем одел его в свое платье, которое не только пришлось ему впору, но сидело на нем как влитое, и вместе с ним вышел из дому, чтобы показать его людям и со всеми познакомить; они пошли к церкви Санта-Мария-дель-Фьоре, потом к церкви Санта-Аннунциата, на Старый и Новый рынки, на площадь Синьории, и лекаря Маненте видело множество людей, некоторые его узнали и с ним поговорили, ибо по городу благодаря Блондинчику и Амадоре уже прошел слух о том, что он жив-здоров и желает возвратить себе жену и имущество. Видели его и Никколао с Микеланьоло, и, хотя они и знали, что он умер, им показалось, что это в самом деле он, но они тешили себя мыслью, что этого не может быть; прослышав, что он собирается идти в епископство, они приготовились к отпору: обратились к санитарным властям, заглянули в книгу церковного прихода Санта-Мария-Новелла, поговорили с бакалейщиком, у которого покупали свечи, могильщиками и всеми соседями, заручившись свидетелями и документами, удостоверяющими, что лекарь Маненте скончался у себя дома от чумы и погребен как положено. Жителей Флоренции этот случай крайне озадачил, а многие, кто видел своими глазами, как лекаря предавали земле, были поистине поражены и высказывали подозрение, что дело тут, должно быть, нечисто.

Лекарь Маненте, вернувшись домой к Буркьелло и отобедав, отправился вместе с ним в епископство и изложил там викарию суть своего дела, потребовав, чтобы ему была возвращена жена. Викария рассказ его весьма удивил, и он, дабы установить истину, пожелал выслушать другую сторону; когда же Никколао и Микеланьоло изложили ему свои доводы, представив множество доказательств и показаний уважаемых свидетелей, у него совсем голова пошла кругом, и он окончательно запутался; а так как в этом деле речь шла о покойнике и ни у той, ни у другой стороны невозможно было добиться, кто же это был такой и как попал в дом лекаря, то викарий решил, что дело здесь наверняка пахнет убийством, и секретно сообщил об этом суду Восьми, который немедля послал сбиров арестовать всю компанию: их схватили, когда они еще спорили и пререкались друг с другом, и всех, за исключением Буркьелло, привели в замок Барджелло и посадили за решетку.

Наутро, когда собрался суд, первым предстал перед ним лекарь Маненте, и судьи начали грозить ему пыткой на дыбе, если он не скажет им правду; поэтому лекарь Маненте сразу же рассказал им по порядку, с самого начала и до конца, все, что с ним произошло, причем так складно и остроумно, что не один раз заставил их хохотать; потом они велели отвести его обратно в тюрьму и послали за Никколао, который тоже рассказал им правду — то есть все, что ему самому было известно; сказанное им подтвердил и Микеланьоло, и в доказательство своих слов они представили свидетельские показания, будучи совершенно твердо уверены в том, что умерший не кто иной, как лекарь Маненте. Когда суд Восьми услышал про санитара, на руках у которого умер больной и который производил дезинфекцию в доме, судьи решили, что теперь-то у них в руках имеется необходимая ниточка и они легко смогут распутать это сложное дело; поэтому они сразу же послали за ним сбира в монастырь Санта-Мария-Нуова. Однако, когда сбир, возвратившись, доложил, что означенный санитар, поспорив с другим и поранив ему ножницами лицо, из страха перед герцогом [95] бежал куда глаза глядят и до сих пор неизвестно, где он находится, судьи растерялись еще больше и не знали, что делать. Как видите, подобным шуткам все благоприятствует самым наилучшим образом.

Суд Восьми, отправив всех обратно в тюрьму, поручил своим чиновникам тщательно проверить подлинность свидетельских показаний и, насколько это возможно, расследовать, соответствует ли истине рассказ лекаря Маненте; дня через два-три судейские чиновники доложили, что все допрошенные говорили истинную правду; в связи с этим суд продолжал пребывать в неудовольствии и великом замешательстве.

Тем временем Буркьелло, стремясь помочь маэстро Маненте, отправился на дом к одному важному лицу, члену этого суда, большому своему другу и другу лекаря Маненте, и поведал ему, что все это проделки Лоренцо Великолепного, который хотел сыграть с Маненте эту хитроумную шутку; рассказав, с какой целью Лоренцо сделал это, и приведя в доказательство множество доводов, он сумел убедить этого судейского, и тот в конце концов согласился с ним в том, что никоим другим образом, если не по милости Лоренцо, во Флоренции не мог бы произойти подобный случай; поэтому однажды утром, выступая в суде по этому делу, он высказал мнение, что, как ему кажется, следовало бы обратиться к Великолепному, который находится в Поджо [96] , и передать эту судебную тяжбу на его усмотрение, ибо она столь запутана и сложна, что невозможно принять сколько-нибудь удовлетворительное решение. Всем это предложение в высшей степени понравилось; по общему мнению, помимо того, что это дело может доставить Лоренцо большое удовольствие, именно он явится лучшим судьей в подобного рода тяжбе; таким образом, судьи единодушно поручили секретарю суда со всеми подробностями довести обстоятельства этого дела до сведения Великолепного и тяжбу передать на усмотрение его светлости, так и было сделано: в тот же самый день Великолепному было направлено письмо, а арестованные приведены в суд, и им было приказано, чтобы никто из них не смел под страхом виселицы приближаться ближе, чем на сто шагов, к улице де'Фосси и беседовать с Бриджидой до тех пор, пока не будет вынесено решение по этой тяжбе, каковую суд передает на усмотрение Великолепного, который вскорости возвратится в город, и с этим они были отпущены; уплатив судебную пеню, они разошлись по своим делам, причем каждый надеялся, что приговор будет в его пользу.

Слухи об этой тяжбе распространились по всей Флоренции и всех очень озадачили, а Бриджида, донельзя огорченная и недовольная, не могла дождаться, когда же наконец все закончится. Маэстро Маненте, вновь поселившись у Буркьелло, занялся врачеванием, а оба золотых дел мастера вернулись к своему ремеслу. Великолепный, получив письмо Восьми, немало потешался и сам весьма дивился тому, что его шутка удалась в тысячу раз лучше и обернулась куда смешнее, чем даже он мог предполагать, когда ее замышлял, и это доставило ему превеликое удовольствие.