Шрифт:
Майор Ортнер похлопал водителя по плечу: «Остановись», — и вышел из машины.
Удивительное состояние: ни одной мысли. Вообще ни одной. Ни о чем.
Он снял фуражку, расстегнул куртку, вздохнул полной грудью.
— Господи, какая благодать!..
Он не видел текущей мимо массы людей, не слышал гула моторов, не чувствовал вони выхлопных газов. Он был один. Он был в раю. Бог был рядом.
— Я хотел бы жить здесь, — неслышно шептал он. — Всю жизнь прожить… и умереть — в такую же минуту…
Потом что-то сдвинулось — то ли в нем, то ли в воздухе, — и погасло. И он опять оказался на обочине дороги, в пыли и гари, в грохоте и вони. Зрение вернулось к нему, и тогда взгляд задержался на последнем островке только что утраченного мира — на холме. Холм был довольно далеко, на противоположном краю долины, но виден превосходно. В результате каких-то оптических эффектов и вертикальных токов разогретого воздуха холм то набухал светом, то обугливался. Казалось — он дышит. Уже все умерло вокруг, а он еще дышал. Потом и он погас. Способность мыслить вернулась к майору Ортнеру, и первое, что он подумал: этот холм идеален для контроля над долиной. Не может быть, чтобы русские этого не понимали, — пробормотал он и окликнул: «Харти, а ну-ка, подай бинокль». Цейс не подвел: холм был увенчан дотом. Молодец, майор, неплохо соображаешь…
Дот походил на огромный валун — покатый, тяжелый. Казалось, что земля выдавила его из себя, как мешавшую ей жить опухоль, и теперь эта опухоль обещала смерть окружающему пространству. Майор Ортнер осмотрел в бинокль склон возле дота — ни одной воронки от бомб и снарядов. Вдоль дороги — ни сгоревших машин, ни поврежденных танков. Кому-то повезло, что эта кобра оказалась без зубов…
3
Тимофей очнулся от боли.
Боль была в груди, где-то внутри, и отдавала под левую лопатку; но там не болело — только чувствовалось, как бы мешало.
Тимофей открыл глаза.
Он лежал на спине, а возле на коленях стоял пограничник, как показалось Тимофею — совсем мальчишка: кожа на лице еще не загрубела, сохранила прозрачность, и губы сохранили припухлость, и кости лица еще не обрели мужскую жесткость. К его гимнастерке были привинчены значки ГТО и «Ворошиловский стрелок». Где-то я уже видел этого интеллигентика, признал Тимофей, но тогда у него не было «Ворошиловского стрелка»…
Пограничник перевязывал ему грудь. Каждый раз, просовывая руку с бинтом под спину Тимофея, он напрягался — с силенками у него было не густо, — и если б не рыхлая земля, провозился бы с перевязкой до скончания века.
— Обожди… Сейчас помогу…
Только теперь пограничник заметил, что Тимофей очнулся.
— Слава богу!.. А я уж боялся, что вы не успеете оклематься, товарищ комод.
«Комод» — не отличимое на слух от «комотд» — командир отделения — было обычным обращением красноармейцев среди своих.
Тимофей повернулся на бок — и едва не закричал от резкой боли. Ничего, ничего, притерплюсь… Когда дыхание восстановилось — оперся на локоть. Еще усилие… Сел.
В стороне стояли трое немцев с винтовками, курили и лениво трепались; по позиции бродили несколько наших солдатиков весьма жалкого вида; они чем-то были заняты, но понять их цель Тимофей не смог — не было сил, чтобы думать.
— Что здесь происходит?
— Похоронная команда, товарищ комод. Наших прикапывают.
— Так ты с ними?
— А как бы еще я сюда попал?
— Понятно. Значит — сдался…
— А разве вы сдались, товарищ комод? Вы были без памяти — а уже в плену. — Соображает он быстро, отметил Тимофей. — Вот и у меня — та же история. Во время рукопашной так по черепушке звезданули…
— Покажи…
Не прекращая перевязки, пограничник повернул голову, чтобы Тимофей увидел его затылок. Крови почти не было, но ссадина серьезная. Удар скользящий. Если бы приложились напрямую — где б он сейчас был…
За эти пару минут ни один из немцев так и не взглянул в их сторону. Почти не шевелясь, одними глазами (шея была как деревянная), Тимофей осмотрел землю поблизости.
— Что-то ищете, товарищ комод?
— Винтовку. Их всего трое.
— Уцелевшее оружие убрали еще до нас. А от вашего инструмента, глядите, что осталось.
Пограничник дотянулся — и положил рядом с Тимофеем изувеченную самозарядку. Немцы сразу обратили на это внимание, насторожились, но поняли, что опасности нет — и опять расслабились. Один все же подошел. Мужик уже в возрасте, с мягким, добрым лицом. Свою винтовку он так и не снял с плеча.
— Зачем ему эта железяка? Вместо костыля?
Тимофей не понял ни слова; впрочем, тон и улыбка немца свидетельствовали, что ситуация мирная и угрозы не содержит.
— Сентиментализм, господин солдат, — ответил пограничник по-немецки. — Он любил свою винтовку. Хочет попрощаться.
— Понимаю. Настоящий солдат… Ты уверен, что он сможет идти?
— А у него есть выбор?
Немец опять улыбнулся и кивнул в сторону пленных красноармейцев.
— Если закончил — помоги своим товарищам.