Летчик ушел, но, незримый, был все еще здесь. Своею энергией он успел что-то изменить в окружающем пространстве, возможно — ионизировать воздух. Иначе говоря: оставить в этом пространстве нестираемую (и следует признать — весьма положительную) информацию. Информацию о чем?.. Если бы майор Ортнер сейчас был способен думать, если бы не овсяный кисель вместо мозгов… Но чувствовать он мог. И честность (слава богу, она была все еще при нем) назвала непривычное чувство, которое вдруг всплыло в его душе: зависть. Да, он вдруг понял, что завидует этому летчику. Вот нормальный, здоровый человек. Без комплексов. Должно быть, по утрам, бреясь, он с удовольствием разглядывает свое лицо, отмечая черты, которые подчеркивают его мужественность и волю. Он живет сегодняшним днем, а из прошлого помнит только хорошее. Даже эпизод с пятью англичанами, которые его сбили (а могли и убить), сейчас представляется ему забавным. Его жизнь — игра. Свободная, веселая игра. Несомненно — он умеет любить, и любит все и всех, кто окружает его. И не знаком с тоской. И скука для него даже не слово — пустой звук, который не замечаешь, поскольку он не заполнен личным опытом… Ну почему! почему я не могу жить так же? почему не могу так же любить, а значит и быть счастливым?..

Он услышал, как вдалеке взревел авиационный мотор. Звук начал удаляться; вот в нем возникла легкость: самолет взлетел. Майор Ортнер ожидал увидеть авиетку, но самолет оказался двухместным и достаточно крепким с виду. Но четыре бочки… даже неполные… Возникнув из-за соседнего холма, самолет сделал неторопливый круг над дотом, причем так близко к нему, что взрывная волна очередного гаубичного снаряда едва не опрокинула его. Однако летчик смог выровнять самолет и завершил круг. Затем, круто развернувшись и набирая скорость, промчался в нескольких метрах над майором Ортнером, качнул на прощание крыльями и исчез в сияющем небе на западе.

Ну что ж… ведь может и получиться!..

Шанс есть всегда. Загадывать и обольщаться — занятие для слабаков. Сильный игрок верит в свою звезду, он позволяет себе заклинание или молитву — но не переживание. Он знает: не надо мешать рукам. Вот выпадут кости — тогда и придет черед мысли, а еще лучше — если удастся обойтись и вовсе без нее.

Три часа — огромный срок, если сидишь и ждешь, если не можешь избавиться от мысли: что будет после? Три часа ожидания могут замордовать так, что ни на какое дело сил уже не останется. Майор Ортнер помнил об этой ловушке — и обошел ее без труда. Отдал необходимые распоряжения — и ушел к себе в палатку. Сон был бы идеальным выходом, но сна не было. Ладно. Разве не для таких случаев существует медитация? Он знал несколько мантр, попробовал на вкус одну, другую, третью… Нет. Когда аккумулятор пуст — душа уступает первенство голове (известно, что для мысли требуется куда меньше энергии, чем для чувства). Содержание мантры, идея, заложенная в нее, при дефиците энергии естественно выводила к мысли о том, что предстоит. Майор Ортнер попытался бороться, пересилить искушение мыслью, понял, что оказался в порочном круге, и выбрал самый простой путь: стал медитировать звуком «ом». Оммм… оммм… оммм… Как хорошо! Звуки выплывали из него, из глубин души, из сияющей тьмы, как удары колокола. Оммм… оммм… Первые минуты он еще помнил, что зовет Бога, но затем смысл исчез, остался только звук. Оммм… Его сердце пыталось подстроиться под эти удары, сбилось с ритма, и несколько мгновений переживало отчаяние, ведь оммм звучало так редко, не чаще четырех-пяти раз в минуту, а сердце — кто не знает! — должно сократиться за минуту как минимум шестьдесят раз, по удару в секунду. Ведь сердце задает ритм всему телу, и чем реже его сокращения, тем ближе полное прекращение жизнедеятельности, иначе говоря — смерть. Разве не так? Но случилось чудо: майор Ортнер не умер. Сердце все же подстроилось, смогло. Оно перестало ощущаться, и тело перестало ощущаться. И сердце, и тело открылись окружающему пространству, растворились в нем, стали единым целым с воздухом и землей, и с космосом, в котором свободно и легко — без цели — значит, и не к Богу? тогда куда же? — летела сейчас его душа. Оммм…

Он очнулся за несколько минут до атаки. Вспомнил о сердце — но не почувствовал его. Не чувствовал ни тела, ни раненой руки. Не чувствовал души. Покой. В такие мгновения, когда в тебе уравновешены жизнь и смерть, время исчезает, перестает существовать, и ты с изумлением глядишь на упавшую с него бирочку с надписью «бесценно». И я в это верил? В этот миф, который диктовал мне поведение, заставлял спешить, чтобы успеть больше, больше, больше? Удивительно. Ведь даже мой слабый мозг понимает, что между понятиями «вечность» и «мгновение» стоит знак равенства. Правда, это понимает только правое полушарие, а левое хочет успеть. Зачем? Чтобы успеть узнать любовь?..

Я поэт, в который уже раз за эти дни с улыбкой думал майор Ортнер, идя к своему КП. Пусть мне не подвластно слово. Пусть. Суть не в словах, а в том, что между ними. Слова — это всего лишь струны, а музыка — в душе…

Майор Ортнер заметил, что голове непривычно легко. Он потянулся рукой, чтобы проверить, в чем дело, и вспомнил, что надел не фуражку, а кепи. Еще перед тем, как лег, не поленился порыться в кофре, положил рядом с подушкой, чтоб кепи было под рукой. Странное желание… Хотя чего в нем странного? — уж с собою-то будь честным: летчик произвел на тебя впечатление. Конечно — не орденами, а свободой. Непосредственностью и свободой. И ты впервые (с того дня, как отправился на войну) ощутил потребность рассупониться (нет, не впервые: ведь ты задирался с господином генералом). Ладно — сменил головной убор; и это все, что ты можешь себе позволить?..

Атака развивалась четко по плану.

Ее начала беглым огнем фугасными снарядами гаубичная батарея. Когда вершина скрылась в огне и дыму, из траншеи выбрались солдаты и неторопливо пошли вверх. На середине склона они залегли. Выше склон был испятнан трупами. Майор Ортнер знал, что трупы лежат почти до самой вершины, куда солдаты проникали благодаря дымовой завесе. Впрочем, поправил себя он, как раз там их и нет, потому что трехпудовые снаряды даже ошметков от них не оставят, хоронить будет нечего. Потом, когда все закончится, похороним не по числу тел, а по списку…

Он закрыл глаза и сказал себе: не думай об этом. Сначала доживи.

Тишина вернулась вдруг.

Майор Ортнер стоял с закрытыми глазами, опершись локтями на бруствер, подперев лоб руками с «цейссом», и слушал. Это длилось долго, несколько долгих секунд, пока он не услышал наконец далекий стрекот моторов. Звук приближался, превращаясь в натужный гул. Майор Ортнер открыл глаза и увидал только один самолет, затем, поискав, обнаружил метрах в двухстах позади следующий. Самолеты летели медленно, тяжело; их цепочка растянулась на километр. Над рекой они резко снижались, и к холму приближались над самой землей. Чтобы их не сразу обнаружили. Слава богу, что оглохшие русские их не слышат: цель — проще не придумаешь.

Перед холмом головной самолет потянул вверх; было видно, как тяжело это ему дается; теперь каждая бочка под крыльями была отчетливо различима. Вот, наконец, он почти над дотом; метрах в десяти, не выше. Бочки и бомбы отделились — и неожиданная свобода подбросила самолет.

Бочки упали точно. Сминаемые ударами, они подскакивали неохотно, а затем искали, куда откатиться по бетонному крошеву.

Пламени не было.

Майор Ортнер видел в бинокль, как сразу в нескольких местах на куполе и возле дота искрят бенгальскими огнями зажигательные бомбы, — но пламени не было.