— Мы почти пришли.

— Раечка?

Парень поднялся и ущипнул басовую струну. Гитара угрожающе загудела. Мы стояли почти вплотную, у парня было неприятное толстое лицо. Он был плечист. «Примерно моего веса, — прикинул я. — Килограммов восемьдесят пять».

— Опять, девочка, крутишь с приезжими любовь? А что скажет Сема, когда узнает?

Быстрицкая передернула плечами. На ней была моя куртка, поэтому жест получился немного смешным: рукава болтались ниже колен.

— Иди донеси!

Но я ясно видел: ей все это было неприятно. И эта неприязнь распространилась так же на меня, потому что отчасти я был виноват. Я держал ее под руку, и теперь она высвободилась.

— Нет, ты мне скажи, на что это похоже? — не отставал тот. — Мой друг верит ей, а она тут с какими-то весело время проводит, а?

— Он тебе не друг! Ты любого продашь за четвертинку.

— Как, как ты сказала? — заинтересовался тот.

«Работает под блатного, — подумал я. — Схватит срок, будет блатным, если не остановят». Мне пора было вмешаться. «Странствующий рыцарь из Комитета госбезопасности», — мельком усмехнулся я и шагнул вперед.

— О любви не говори, о ней все ска-азано, — пропел я ему в лицо. — Тридцать три?

— Чего?

— А ты чего?

— Я-то ничего.

— Вот и порядочек, — сказал я деловито. — Можешь считать себя свободным.

«Мы, московские студенты, — подумал я, — никому спуску не даем».

Парень явно стушевался. Он отступил, сплюнул и пробормотал себе под нос что-то вроде «неохота связываться». Но скорей всего он просто не любил драться в одиночку, потому что, когда мы отошли, он негромко крикнул:

— Морду мы тебе еще пощупаем, сволочь!

— Не обращайте внимания, — сказала Быстрицкая.

— Я не обращаю.

«Он слишком легко отлепился. Следует ждать продолжения», — подумал я.

— А здорово вы его! У, шпана несчастная! Вы, пожалуйста, не связывайтесь с ними. Идите к гостинице не так, как мы шли, я вам покажу.

— Обязательно, — заверил я ее. — А кто этот Семен?

— Тот парень, о котором я вам говорила. Вы правда идите другой дорогой. А вот мой подъезд.

Возле водосточной трубы притулилась кошка. «Кис-кис-кис», — позвала Быстрицкая. Кошка не послушалась и потрусила в подворотню с железными воротами. На стене было нацарапано углем: «Лена, я так любил!» Пахло жареной рыбой. Во дворе орал радиоприемник. Было, наверное, уже часов одиннадцать: мне не хотелось смотреть на часы так, чтобы Быстрицкая это видела. Что-то прогудело вдалеке — так гудят летом электрички в дачных поселках возле крупных городов.

— Знаете, — шепотом сказала Быстрицкая, — только вы не подумайте ничего, мне страшно идти одной в подъезд: у нас лампочка перегорела. Нет, сначала я покажу, как вам возвращаться.

Я механически запоминал дорогу сюда и, не раздумывая ни на одном перекрестке, мог вернуться в гостиницу «Пордус». Другим путем я идти не собирался, потому что, если меня ждет Семен с дружками, имело смысл на него посмотреть: меня интересовало все связанное с Быстрицкой. Но я слушал ее внимательно. Потом мы вошли в подъезд и, нащупывая ногами ступеньки, стали подниматься.

— Вот здесь. Посветите мне спичками.

Она стала отпирать дверь ключом. Я держался подальше.

— Ну вот! А теперь я хочу тебе сказать: ты очень хороший! Ты не приставал и не распускал руки, когда мы сидели на скамейке. Привет!

Она юркнула в дверь. Куртка осталась у меня в руках. Я натянул ее, немного постоял и стал спускаться. Мне крупно везло: три раза за этот день я слышал, что я хороший. Бывает же! Выйдя из подъезда, я взглянул по сторонам: никого не было. На всякий случай я пошел посередине мостовой, держась настороже, и не зря! Когда я свернул за угол, раздался тихий свист. Под фонарем стояли двое, один — «блатной» (так я его окрестил) в белой рубашке. Гитару он где-то оставил. Они, конечно, поджидали меня. Я остановился в нескольких шагах, сгорбился и, закрывая ладонями огонек спички, стал прикуривать. Сам я смотрел на них, потому что, если смотреть на огонь, а потом очутиться в темноте, можно на момент ослепнуть.

— Хороший вечер, — сказал я.

Они молчали. Вероятно, претензии имел ко мне тот, что стоял впереди. «Похоже, его зовут Семеном», — подумал я. «Блатной» в белой рубашке «опекал» его — он стоял сбоку и держал руку в кармане. Его надо было нейтрализовать первым. Он стал придвигаться ко мне.

— Чего ж только двое? — спросил я. — Надо бы человек пять собрать. Или времени не было?

Тут я заметил третьего. Он отделился от кустов сирени и стал заходить сбоку. «Ай-я-яй, — подумал я. — Мне так не хочется этого». Мне не хотелось драться. Но другого выхода не было, поэтому надо было начинать первым. Я даже не успел сунуть коробок в карман. Я сделал шаг вперед, «блатной» замахнулся. Шаг вбок — и я перехватил его правую руку, в которой было, конечно, что-то зажато — самодельный кастет или свинчатка. Я терпеть не могу любителей драться компанией на одного, и поэтому я не почувствовал неловкости, ударив «блатного» сверху вниз рубящим ударом — ребром ладони в основание шеи. На моем месте вполне мог быть кто-то другой, он мог не заниматься борьбой с пятнадцати лет и не кончать спецкурса по самообороне. Его бы они избили без всякой жалости. Краем зрения я не упускал из виду и того, которого мысленно называл Семеном, — он, несомненно, был центральной фигурой, а «блатной» только подбивал его на «месть», — и когда он кинулся на меня, я ушел вбок и подставил вместо себя тушу «блатного». Семен споткнулся. Они оба упали. Я отскочил, принял третьего: обманный нырок и — коротко — «под дых». Он осел на мостовую. «Блатной» тоже был не в счет: он держался рукой за ключицу и постанывал. Мне пока везло. Я отскочил назад: я не хотел выводить того, которого считал Семеном, из строя и поэтому должен был быть внимательным, но если б мы возились рядом с теми двумя, они могли бы мне повредить. Мне было интересно, нападет ли Семен теперь, когда он остался один. А Семен кинулся ко мне. Это мне понравилось, потому что он видел, что приятели на помощь не придут. Я был почти уверен, что не он инициатор бить втроем. Я поймал его за одежду, перевел в удобное положение и сделал самое простое — заднюю подножку. Он поднялся и снова пошел на меня.